Сердце Запада

– Тебе просто чертовски повезло, мистер, – продолжила Ханна, – что Сафрони согласилась выполнять всякую тяжелую работу и помогать присматривать за твоими детьми, и все это лишь за еду, жилье и доллар в неделю. Так чертовски повезло, что ты будешь держать рот на замке и без возражений примешь это подспорье.

И Гас подчинился. Но так и не привык к виду изуродованного лица Сафрони — этих темно-синих слез, беззвучно и нескончаемо стекающих по ее подбородку. Эта угрюмая неприметная женщина носила в своей душе и на теле отметины презрительного и грубого обращения. Хотя Маккуин время от времени натыкался на нее, смеющуюся и болтающую с Клементиной, да и дети, по всей видимости, обожали няньку, рядом с ним она всегда была печальной и замыкалась глубоко в себе. Возможно, это происходило из-за того, что она чувствовала его мысли, которые, как не отрицал Гас, и близко не лежали с доброжелательностью. Но он просто не мог перестать думать, что Сафрони должна была каким-то образом помешать дикарям ее изнасиловать. Порядочная женщина, как говорится, всегда оставляет последнюю пулю для себя.

Гас вошел в кухню как раз в тот момент, когда Сара закричала «Больше не буду овсянку!» и перевернула тарелку. Разбавленная молоком каша вылилась на стол и запачкала все вокруг. Сара посмотрела на содеянное и усмехнулась. Это, вероятно, не лучшим образом скажется на характере дочери, но Гас тоже не смог сдержать улыбку.

Маккуин перевел взгляд на сына. Прошлой ночью у мальчика был очередной приступ, но сейчас он выглядел здоровым. Дэниел сидел на коленях Сафрони, лепеча себе под нос и размахивая ложкой в воздухе.

Сафрони украдкой бросила быстрый взгляд на вошедшего Гаса и неуклюже поднялась на ноги, по-прежнему крепко прижимая Дэниела к груди.

– Пойду уложу его спать, – сказала она Клементине, стоявшей у гладильной доски и утюжащей складки на одной из своих юбок.

– Не буду спать! – тут же заявила Сара.

Клементина не сводила глаз с Гаса, пристально наблюдая за ним, даже когда брызгала водой на ткань, наполняя комнату ароматом лаванды.

– Ты можешь помочь мисс Сафрони собрать яйца, – сказала она дочери.

Сара сама слезла со стула и, размахивая руками как маленький генерал, с прямой спиной промаршировала из кухни, вызвав у Гаса еще одну улыбку. Его дочь уже заставила всех понять, кто здесь главный командир.

Маккуин задался вопросом, уйдет ли Сафрони, если он скажет, что больше не сможет платить ей доллар в неделю. Почему-то он в этом сомневался. И, кроме того, жалованье Сафрони выплачивалось из денег Клементины, вырученных за масло и яйца. Его жена сбивала масло, которое продавала по двенадцать центов за полкилограмма, и выращивала несушек, прося по пять центов за десяток яиц. Именно эти деньги, заработанные Клементиной, держали ранчо на плаву все лето, и Гасу было противно признаваться в этом, даже себе самому. Ведь обеспечивать семью — мужская обязанность.

Клементина повернулась к гладильной доске и сжала ручку утюга. Она подняла его, и Гас увидел как хрупкие кости и сухожилия руки выступили под потрескавшейся и покрасневшей кожей. Лицо жены покрывала испарина, но тем не менее ее окружало спокойствие, которое постоянно исходило из неведомых глубин, куда ему хода не было. Иногда он ненавидел силу, которую чувствовал в Клементине.

Иногда Гас даже думал, что женат на женщине, которую толком не знает и не любит.

– Разве сейчас не слишком жарко для такой работы? – спросил он.

– Гладить нужно независимо от погоды, – бросила Клементина, отчего Гас стиснул зубы. Жена вынуждала его чувствовать себя ответственным за жару и засуху, за все это несуразное, плачевное состояние мира. Она поставила утюг на подставку и подняла голову как раз в нужный момент, чтобы заметить выражение его лица. – Гас? Что-то случилось?

– О, Боже, нет, конечно, что вы, миссис Маккуин, – произнес он, подражая ее бостонскому выговору и напыщенным манерам, которыми она пользовалась как щитом, чтобы держать людей на расстоянии. – Все так замечательно, что чудесней не бывает!Скот продолжает дохнуть, и, похоже, предстоит еще один восхитительный денек с сорокаградусами в тени и раскаленным ветром, высушивающим траву и то, что осталось от реки. Даже не припомню еще такого дня, когда все было настолько хорошо.

Гас замолчал, чтобы перевести дыхание, и взглянул на Клементину. – Давай, чего ждешь? Говори же. Давай, черт тебя подери, скажи!

Ему не следовало бранить её. Он никогда так прежде не делал. Однако в глазах жены Гас не увидел осуждения, только беспокойство.

– Что ты хочешь от меня услышать, Гас?