Сердце Запада

– Разве? Не мудрено ошибиться, учитывая, какая ты большая. – Он подождал, пока женщина не закончила кряхтеть, хватать ртом воздух и тяжело дышать, превозмогая очередной приступ боли. Сейчас схватки стали такими сильными и частыми, что Клементине едва удавалось перевести дух между ними. – Я тут подумал, что ласковое слово всегда в помощь. Ты прямо-таки наслаждаешься родами и как будто специально растягиваешь этот кошмар на целый день.

Она метнула в насмешника убийственный взгляд и стиснула зубы.

– Вы, сэр, можете отправляться ко всем чертям собачьим!

– Сейчас твои словечки действительно хороши, Бостон, вот только произношение подкачало. В твоем голосе по-прежнему слишком много крахмала.

Она возмущенно фыркнула и еще раз злобно вперилась в него, а Зак сверкнул ободряющей улыбкой. Но внутри у него все скручивало от страха.

Клементина мучилась уже шестнадцать часов. Ее грудь так яростно качала воздух, что Рафферти боялся, что ее сердце не выдержит. От пота она взмокла как мышь. Клементина давно разделась до сорочки, и теперь насквозь мокрая рубашка скомкалась вокруг талии.

Широко расставленные согнутые в коленях ноги роженицы дрожали от изнеможения. Она была отважна и прекрасна, и его любовь к ней переросла вожделение или простую симпатию. Это было подлинное чувство, слишком обширное для слов, слишком глубокое для понимания.

И если она скоро не родит, то умрет. Рафферти увлажнил сухие, потрескавшиеся губы снегом и вытер испарину со лба прохладным влажным куском ткани. «Заступи, спаси, Господи… – снова и снова молил Зак будто возглашал ектенью[14]. – Пожалуйста, Господи, заступи, спаси, пожалуйста, спаси, помилуй, пожалуйста…»

Спина Клементины выгнулась, а живот резко сократился. Она так вцепилась в решетки кровати, что мышцы на ее горле выступили подобно белым веревкам. Ее зубы сжались, а губы скривились в гримасе боли.

«Пожалуйста, Господи, спаси, помилуй, пожалуйста, пожалуйста…»

Клементина закряхтела и снова приподнялась, и сильный режущий звук вырвался из ее груди, будто тупой пилой провели по мокрой древесине. Зак бросил влажную тряпку на пол, встал между бедер роженицы и увидел макушку ребенка. Его горло перехватило, и слезы обожгли глаза.

– Он идет, Бостон. Я вижу головку, – выкрикнул Зак и затих в облегчении. Живот Клементины снова сжался, а спина выгнулась, и пятки погрузились глубоко в матрас. – Потихоньку, потихоньку... Святой Иисусе. Тужься, милая. Вот так, дорогая, потужься еще немного …

Задыхаясь, кряхтя и изо всех сил тужась, Клементина каким-то образом приподнялась на локтях и попыталась лично убедиться, что дитя показалось.

– На кого он похож?

– На ребенка. – Зак взял ее руку и положил пальцы на волосики младенца между ее разведенных ног. – Вот, сама потрогай.

Тяжело дыша, она улыбнулась.

– О, Боже. Да… – Зак повернул голову и прижался губами к ее колену, ощущая вкус соли ее пота и своих слез. – О, Господи.

Клементина опустилась, кряхтя, тужась и напрягаясь изо всех сил. Головка постепенно вышла, а затем и плечики. Петля пуповины обвивала шею младенца, но даже прежде, чем проклюнулась паника, Зак поддел петлю пальцем и осторожно снял её с маленькой головки. И тут внезапно ребенок, склизкий и мокрый, скользнул в его ожидающие руки.

Он пальцами стер слизь с крохотного личика, смехом вторя громкому пронзительному воплю новорожденного. После чего положил сына Клементины ей на живот. Младенец был морщинистым, худеньким и ужасно маленьким.

– Посмотри на него, – прохрипел Зак. В горле встал ком, когда сердце защемило от волны любви к ребенку брата, стремительной, неистовой и душещипательной. – Посмотри на своего сына, Бостон.

Клементина попыталась снова приподняться на локтях, и Зак поддержал ей спину. Она тоже смеялась, в ее голосе слышались радость, облегчение и трепет.

– О, Рафферти… ты когда-нибудь видел что-нибудь прекраснее?

Он повернул голову, чтобы посмотреть на нее. Волосы прилипли к щекам мокрыми липкими прядями. Лицо было бледным и измученным, а губы – потрескавшимися и местами искусанными до крови. Зак увидел свое отражение в черных зрачках широко распахнутых глаз Клементины.

– Нет, – ответил он. – Я никогда не видел ничего прекраснее.

Рафферти обрезал пуповину и, когда вышел послед, положил его в цинковое ведро, чтобы позже закопать. После чего вымыл новорожденного и Клементину теплой водой, которую несколько часов выстаивал на плите. Он касался ее обнаженного тела, грудей и области между ног.

У Зака не нашлось ничего подходящего, во что можно было завернуть ребенка. И он остановил выбор на одной из своих мягких полотняных рубашек. «Пеленка» слегка утихомирила дрыганье младенца, но не его требовательный крик, достаточно громкий и пронзительный, чтобы содрать кору с деревьев.