Сердце Зверя

– Сейчас принесет наряд, – Маша помогла ему укутаться. – Ты с рукой осторожнее будь. Я ее обработала, но укус очень глубокий. Волчара тебе насквозь прокусил ладонь. Может, даже повредил сухожилия.

– А почему не болит?

– Я руку зафиксировала и укол обезболивающий сделала. В аптечке анальгин в ампулах лежит на всякий случай. Но все равно это ненадолго. Тебе к врачу срочно надо.

– Я не могу.

– Придется выбирать: плохая жизнь в тюрьме или хорошая смерть в могиле, – авторитетно заявил, показавшись в дверях с ворохом одежды. – Говоришь, волк один был? Они обычно охотятся стаей. А ежели один… Тут всякое может быть…

– Например? – Маша разговаривала, но ни минуты ни сидела на месте. Она сновала от плиты к столу, что-то резала, помешивала, раскладывала по тарелкам.

– Например отбился от стаи, потому что бешеный. Они такие, уходят подальше в лес и охотятся одни.

– Иваныч, ну ты страсти рассказываешь! Не так много волков в наших лесах, да и сидят они в чаще. Даже грибникам и охотникам они редко попадаются. А чтобы встретить одиночку, да еще и бешеного, надо потрясающим невезением обладать.

– Так, кто ж его знает! Тут, как судьбе угодно будет. Переодевайся, паря, и иди отседова, – стоял на своем сторож.

– Иваныч, разве так можно больного человека…

– Больного преступника, ты хотела сказать.

– Какая разница! Он же в божьем храме! Мы всех принимать должны.

– Должны-то должны, но и перед государством отвечаем. Блаженная ты, Машка, скоро служки придут, пастор уже здесь, а потом и народ на проповедь собираться начнет. Как ты объяснишь, кто у тебя на кухне сидит? Да и ищут его. Сам слышал по радио объявление.

– Дай хоть накормить парня.

Зверь слушал их перепалку и одевался, помогая себе только одной рукой. Было неудобно, однако помощь он просить не хотел. принес ему голубые трикотажные кальсоны, видимо, свои, так как они были зеку до середины голени, теплые брюки, футболку и черную длинную рубашку со скрытой застежкой. Он хотел заправить ее в брюки, но сторож остановил.

– Погодь, не торопись. Она вот туточки должна быть, – показал, как надо носить длинную рубашку.

Вовка спорить не стал. Колония научила: не у себя дома, чужие правила, значит, надо соблюдать. Когда он с грехом пополам оделся, на скамейке остался лежать белый пластмассовый круг.

– А это что?

– Этот ошейник божьего раба тоже надевай. Наши клирики в нем ходят, – приказал ему Иваныч. – Негоже выделяться среди служителей.

Зверь угрюмо покрутил круг, не зная, что с ним делать. забрал его, расстегнул, вставил один конец в воротник, протащил по всей шее и застегнул сзади. Вовка оглядел себя в маленьком зеркале, висевшем на стене: хорошо, на себя не похож, хотя однодневная щетина и короткий ежик на голове выдавали в нем светского человека.

– Идите к столу. Уже семь часов. Сейчас проповедник Матвей придет.

– А почему не отец Матвей?

– Так, церковь не православная. По-другому и кличут, – пояснил Иваныч.

Маша поставила перед Зверем тарелку с овсяной кашей, рядом положила большой каравай, который только что достала из печи. Она отрезала огромный ломоть хлеба. Покосилась на сторожа и подвинула к парню масленку и сахарницу. Увидела, что одной рукой ему трудно справиться, сама намазала толстый слой на хрустящую, еще исходящую паром, корочку.

– Поешь немного. Я ужасная повариха, но старалась для тебя.

– Только для него?

– Нет, конечно. Будь то родственники или посторонние люди, друзья или враги нужно всем помогать. Знаешь, почему существуют люди? Чтобы поддерживать друг друга, когда кому-то плохо и тяжело.

Вовка ел кашу, хрустел хлебом с подтаявшим маслом, и эта простая еда казалась ему самым вкусным блюдом на свете. Что это такое? Наваждение? Или Маша обладает даром гипноза? Он видел себя маленьким мальчиком, которого отчитывает мама за то, что он с рогатки стрелял по воробьям. Девушка говорила, а ему хотелось поднять голову и завыть, проклиная свою неудавшуюся жизнь. Чтобы совсем не расклеиться, он откусывал хлеб большими кусками и яростно жевал, скрипя челюстями, будто уничтожал врага.

А еще его сильно смущал вид Маши. Он так давно не прикасался к женщине, что достаточно взгляда было на ее аппетитные формы, чтобы в паху зашевелилось желание.

– Ладно, Маша, оставь парня. На нем лица нет, остановил ее мягкую проповедь Иваныч. – Хотя ты ее слушай. Она, ух! какие правильные вещи говорит. Пастором хочет стать.

– Девушка?

– А что? В нашей церкви проповедовать может любой. У кого вера сильнее, того и люди слушать будут. За что сидел? – вдруг сменил тему он.

– А можно я не буду говорить? – смешался Вовка, не ожидая такого прямого вопроса.

– А чо ж! Твое дело.

– Не говори, если не хочешь, – поддержала сторожа Маша. Она уже поела и убирала со стола.

И такая тоска навалилась опять на сердце Зверя, словно он Ангела небесного обидел. Он покрутился, устраивая удобнее левую руку (опять начала ныть) и неожиданно для себя выпалил:

– За изнасилование. Групповое.

Иваныч крякнул. Маша перестала греметь посудой. Оба повернулись и уставились на зека.

– О как! Маша, ты поди, посмотри, где там пастор. Спроси, скоро ли придет завтракать?