Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь

– Кошки б подрали этих клириков, – Чарльз, пытаясь выглядеть беззаботным, махнул рукой. – Только б праздник людям испортить! «Скверные игрища», «духи нечистые»… Бред, причем злобный.

– Боюсь, дело гораздо сложнее. – Подобным тоном Придд, видимо, отвечал уроки, и вряд ли ментору при этом бывало уютно. – Для эсператистов, считая от Теония, подобный злобный бред – общее место, насаждали и худшее. Требование благодарить Создателя за наказание вошло в обычай, как и угрозы новыми карами, и безумные акты личного или множественного покаяния во отвращение гнева небесного, но в Талиге речи про вразумляющую кару – новость, и новость опасная.

– Все так, – поддержал Придда Йоганн, – и я очень не хотевший был выпускать эту ворону в невыдерганных перьях.

– Дело не в священнике. Я верю, что он выполняет приказ, но не верю, что это затея Агния. Это приказ регента, господа, и его очевидная ошибка. Я готов ответить за эти слова.

– Здесь никого нет готового доносить на тебя!

– Я это сделаю сам. Моя обязанность – сообщить герцогу Ноймаринену о возможных последствиях послания Агния для репутации Церкви и регента и засвидетельствовать волю Фердинанда относительно бывшего кардинала.

3

Эсператиста, к вящему позору Робера, нашел Валмон, догадавшийся послать за ним в Гайярэ. Монах, волею Левия провожавший в Рассвет сестру, провожал и своего кардинала. Эпинэ стоял в головах сработанного деревенским столяром гроба, слушал затверженные в детстве слова, но думал не о Создателе, а о мудром человеке, чьей мягкой твердости теперь так не хватает. Клубился пахнущий еще живым Агарисом дымок, мерцали свечи, дрожали, старательно выпевая молитвы, голоса певчих – совсем недавно обычных крестьянок. Если бы Левий был рядом с Жозиной, когда перед ней положили шпаги отца и троих сыновей… Если бы кардинал появился до мятежа и остановил, нет, не деда, тот был безнадежен – отца… Левий смог бы… Седой невысокий клирик мог многое, а погиб от руки свихнувшегося мальчишки. Совсем как Катари.

Держись кардинал подальше от беженцев, а сестра от Дикона с Дженнифер, они б уцелели, но тогда это были бы другие люди. Они жили бы еще много лет, никого не спасшие и не утешившие, никем не убитые…

– Уратори Квани-и-и, – дребезжали певчие. Бедняги честно затвердили гальтарские слова, но выговорить их правильно не могли. – Ти устри… пентани ме-е-е нирати-и-и…

В витражи солнечной птицей билась юная осень, перья-блики, алые и золотые, скользили по полу, словно их гонял ветерок, словно Левий напоследок напоминал, что жизнь есть величайший дар, а если ты силен, еще и долг.

– Лейи Уратори-и-и! Лейи Детори-и-и!..

«Лейи»… Лэйе… Лэйе Деторе, лэйе Астрапэ!.. Клич, что впечатался в душу, как клеймо в плечо Дракко. Угловатые буквы, вырезанные на агате Капуль-Гизайля, при одном взгляде на который сердце срывается в неистовый галоп. Да, Коко… Барон вывез не только камею с всадниками и умбераттову змеедеву, но и парнишку-флейтиста. Останься Марианна с бароном, сны о счастье уже стали бы явью.

Догорающая свеча уронила горячую слезу, и та застыла на коже благочестивой бородавкой. Знать не знавший Левия Роже, хлюпая носом, забрал у господина огарок. Почему эта свеча сгорела прежде других? Была изначально короче, торопилась или дело в сжимавшей ее руке?

Когда служба перевалила за середину, Робер понял, что устает от исковерканных гальтарских слов, сладковатого запаха, собственной неподвижности… Тишина развалин была созвучна Левию, как и алый старухин цветок, а вычурный агарисский обряд подошел бы кому-нибудь вроде бедной Дрюс-Карлион. Правильней было бы сжечь тело прошлой ночью, как и предлагал Балинт, хоть это и отдает язычеством.

– Лэйе Ураторе! Лэйе Деторе!.. – Сам монах понимал, что говорит и кого хоронит, но, во имя Леворукого, зачем он притащил в Эпинэ свой «хор»?!

Теперь погасла свеча у примчавшегося утром Гаржиака, и почти сразу же – у Карои. Внуки Роже в новых серых рубашках, старательно вздымая даренные Алисой Рассветные ветви[7], направились к выходу. Значит, в самом деле конец.

Распахнутые во время службы входные двери разъединяли украшавших створки геральдических коней, даруя вечным противникам передышку. Слева, заслоняя белого жеребца, стоял стройный белокурый дворянин в дорожном платье. Робер едва не принял его за кого-то из Савиньяков, но близнецы были далеко. И все же этого гостя Эпинэ видел и прежде; впрочем, похороны собрали дворянство со всей округи, белокурый мог приехать с тем же отказавшимся идти на Олларию Гаржиаком. Появление Альдо оттолкнуло от мятежа многих поборников «Великой Эпинэ».

…мэ дени вэати!..

Монах, глядя в нарисованный Рассветный Сад, уже произносил последние слова; когда с его губ сорвалось «Мэратон!», человек у двери осенил себя знаком, четко, по-военному, развернулся и вышел, а на его место заступил… Никола!