Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат

– Имя вдовице сей Франческа, и упорствует она в ереси эсператистской… Тяжко будет мне благословить богопротивный союз, но, скрепившись душою и уповая…

Он не ослышался, все так и есть. Была Франческа Скварца, будет Франческа Савиньяк, в смысле графиня Лэкдеми. Алое с черным и золото… Ей пойдут и цвета, и муж. Эмиль вроде Муцио, только ярче, это тебе не анакс с челюстью и с гривастым окном…

– Все к лучшему! – Валме плеснул себе греющей душу касеры. – Савиньяк – это по крайней мере красиво!

– Не пойму, – очнулся Темплтон, – не пойму, когда так… даже не доносив траура. Появился другой, и все – конец любви? А вообще она была? Вряд ли… Такие вдовы любят только себя…

Это Франческа-то? С ее сухими глазами и монотонным рассказом о Гальбрэ?!

– Вы напомнили мне Луиджи Джильди, – сухо сообщил виконт. – Он тоже адепт любви до гроба. До такой степени, что стенает о покойной возлюбленной даже в обществе… не совсем одетых девиц из хороших семей.

4

– Покойных так просто любить, – вмешалась Этери. – Они не могут обидеть, не понять, изменить…

– И на мертвых ропщут и гневаются, – поднял палец аспид. – Сильные – за недовершенное, что на плечи другим ложится. Слабые – за то, что ощущают себя позабытыми в лесу детьми малыми. И скулят они, и сетуют, пока за новый подол не уцепятся, уцепившись же, смеются и забывают, но это еще не грех. Грех, когда зло и мерзости, что покойник творил, списывают, и не мертвый грабитель уже в глазах иных виноват, но живой ограбленный, не клеветник, но оклеветанный, не насильник, но жертва его. И каются чистые за нечистых, Врагу на радость, а себе и ближним – на беду.

– Иными словами, – хохотнул Валме, – какой бы поганкой ни был покойный, после смерти приличному человеку перед ним станет неловко. Просто потому, что он жив, а поганка – нет. Получается тот же выходец, что лезет к живым, только хуже…

– Истинно глаголешь. Выходца, умеючи, отвадить можно, а если выходца в душе носить…

– Это ты про Альдо! – вдруг поняла Матильда. – Для тебя он хуже выходца, а у меня теперь жизни нет, понял? Кончилась я без внука…

– Ваше высочество, – Дуглас вскочил, пошатнулся, ухватился за Бонифация, – зачем вы?! После Удо?! Вы же сами… Вы заставили нас уйти, а теперь…

А теперь она одна. Живая, замужняя, накормленная. Теми, кто добил внука раньше взбесившегося жеребца. Альдо хотел быть анаксом… Это при Алве-то?!

– Ваше высочество, – тявкнула Этери, – забудьте…

Эту-то кто спрашивает? Прибежала за Вороном… С картиночкой! Казарская дочь, а этого казара этот Ворон…

– Я – бабка Альдо Ракана и забывать об этом не собираюсь, и они, – принцесса кивком указала на Валме и Алву, – не собираются… Круг назад нас с Дугласом прирезали бы в первом овраге, а головы – Альдо… в мешке! Чтоб видел!

– Закон и обычай в самом деле требуют некоторого мучительства, – подтвердил, отлипнув от гитары, Ворон, – но я лично его не одобряю и заниматься им без необходимости не согласен. Закон и обычай могут по сему поводу удавиться…

– Вы?! – опять не понял Дуглас. – Вы – и не хотите мстить?!

– Не хочу. – Алва сыто улыбнулся. – У мстителей обычно крайне неприятные лица. Мне говорили, как я выгляжу на дуэли. Зрелище отталкивающее…

– Воистину, – вылез и Валме. – Если угодно, могу слегка помстить я. С наиприятнейшим выражением. Освежаем?

– Позже. – Ворон прикрыл глаза ладонями и сразу же их отнял. – Темплтон, вы, похоже, пришли в себя. Поздравляйте его преосвященство и ее высочество и можете быть свободны.

Дуглас вздрогнул и что-то проглотил.

– Ваше преосвященство, я всегда к вашим услугам. Ваше высочество, я хочу… Я очень хочу, чтобы вы забыли Удо… И остальное. Пусть все начнется сначала и будет… правильно… Больше мне сказать нечего.

– Спасибо, – хрипло поблагодарила Матильда. Спьяну не только кусаются, но и рыдают, только при Алве с Валме она рыдать не станет. Особенно при Валме.

– Идем, чадо, – аспид ловко ухватил Дугласа под локоть, – предашься отдохновению. О грехе пития вина опосля касеры утром поразмыслишь…

Дуглас даже не рыпнулся, покосился на Ворона и пошел к порогу. Валме закрыл дверь, вернулся к столу, плеснул из епископской фляги в бокал. Свой. Подошла Этери, положила на плечо руку. Матильда дернулась сбросить – не вышло.

– Когда теряют всё, – кагетка словно бы извинялась, – остается либо потерять себя, либо начать находить… Всегда можно что-то найти.

– Ой ли?

– Что-то – всегда… Пожалуйста, поверьте.

– Сегодня в самом деле вечер сходства. – Алва поднял алатский – в этой Хандаве весь хрусталь был алатским – бокал и взглянул сквозь него на свечу. – Темплтон напомнил моему другу нашего фельпского знакомца, мой друг напомнил вам посла вашего батюшки, а теперь вы, Этери, все сильнее напоминаете мне последнюю королеву Талига.

– У меня тоже светлые волосы, и я тоже жду второго сына, – все так же, будто извиняясь, произнесла кагетка.

– Вы дождетесь. – Алва взял отложенную гитару и провел по струнам.

– Не надо! – почти взмолилась Матильда и увидела, что ее не понимают. – Не надо алатского! Хватит с меня мансая… Вообще хватит!

– Не будет.