Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат

— Имя вдовице сей Франческа, и упорствует она в ереси эсператистской… Тяжко будет мне благословить богопротивный союз, но, скрепившись душою и уповая…

Он не ослышался, все так и есть. Была Франческа Скварца, будет Франческа Савиньяк, в смысле графиня Лэкдеми. Алое с черным и золото… Ей пойдут и цвета, и муж. Эмиль вроде Муцио, только ярче, это тебе не анакс с челюстью и с гривастым окном…

— Все к лучшему! — Валме плеснул себе греющей душу касеры. — Савиньяк — это по крайней мере красиво!

— Не пойму, — очнулся Темплтон, — не пойму, когда так… даже не доносив траура. Появился другой, и все — конец любви? А вообще она была? Вряд ли… Такие вдовы любят только себя…

Это Франческа-то? С ее сухими глазами и монотонным рассказом о Гальбрэ?!

— Вы напомнили мне Луиджи Джильди, — сухо сообщил виконт. — Он тоже адепт любви до гроба. До такой степени, что стенает о покойной возлюбленной даже в обществе… не совсем одетых девиц из хороших семей.

4

— Покойных так просто любить, — вмешалась Этери. — Они не могут обидеть, не понять, изменить…

— И на мертвых ропщут и гневаются, — поднял палец аспид. — Сильные — за недовершенное, что на плечи другим ложится. Слабые — за то, что ощущают себя позабытыми в лесу детьми малыми. И скулят они, и сетуют, пока за новый подол не уцепятся, уцепившись же, смеются и забывают, но это еще не грех. Грех, когда зло и мерзости, что покойник творил, списывают, и не мертвый грабитель уже в глазах иных виноват, но живой ограбленный, не клеветник, но оклеветанный, не насильник, но жертва его. И каются чистые за нечистых, Врагу на радость, а себе и ближним — на беду.

— Иными словами, — хохотнул Валме, — какой бы поганкой ни был покойный, после смерти приличному человеку перед ним станет неловко. Просто потому, что он жив, а поганка — нет. Получается тот же выходец, что лезет к живым, только хуже…

— Истинно глаголешь. Выходца, умеючи, отвадить можно, а если выходца в душе носить…

— Это ты про Альдо! — вдруг поняла Матильда. — Для тебя он хуже выходца, а у меня теперь жизни нет, понял? Кончилась я без внука…

— Ваше высочество, — Дуглас вскочил, пошатнулся, ухватился за Бонифация, — зачем вы?! После Удо?! Вы же сами… Вы заставили нас уйти, а теперь…

А теперь она одна. Живая, замужняя, накормленная. Теми, кто добил внука раньше взбесившегося жеребца. Альдо хотел быть анаксом… Это при Алве-то?!

— Ваше высочество, — тявкнула Этери, — забудьте…

Эту-то кто спрашивает? Прибежала за Вороном… С картиночкой! Казарская дочь, а этого казара этот Ворон…

— Я — бабка Альдо Ракана и забывать об этом не собираюсь, и они, — принцесса кивком указала на Валме и Алву, — не собираются… Круг назад нас с Дугласом прирезали бы в первом овраге, а головы — Альдо… в мешке! Чтоб видел!

— Закон и обычай в самом деле требуют некоторого мучительства, — подтвердил, отлипнув от гитары, Ворон, — но я лично его не одобряю и заниматься им без необходимости не согласен. Закон и обычай могут по сему поводу удавиться…

— Вы?! — опять не понял Дуглас. — Вы — и не хотите мстить?!

— Не хочу. — Алва сыто улыбнулся. — У мстителей обычно крайне неприятные лица. Мне говорили, как я выгляжу на дуэли. Зрелище отталкивающее…

— Воистину, — вылез и Валме. — Если угодно, могу слегка помстить я. С наиприятнейшим выражением. Освежаем?

— Позже. — Ворон прикрыл глаза ладонями и сразу же их отнял. — Темплтон, вы, похоже, пришли в себя. Поздравляйте его преосвященство и ее высочество и можете быть свободны.

Дуглас вздрогнул и что-то проглотил.

— Ваше преосвященство, я всегда к вашим услугам. Ваше высочество, я хочу… Я очень хочу, чтобы вы забыли Удо… И остальное. Пусть все начнется сначала и будет… правильно… Больше мне сказать нечего.

— Спасибо, — хрипло поблагодарила Матильда. Спьяну не только кусаются, но и рыдают, только при Алве с Валме она рыдать не станет. Особенно при Валме.

— Идем, чадо, — аспид ловко ухватил Дугласа под локоть, — предашься отдохновению. О грехе пития вина опосля касеры утром поразмыслишь…

Дуглас даже не рыпнулся, покосился на Ворона и пошел к порогу. Валме закрыл дверь, вернулся к столу, плеснул из епископской фляги в бокал. Свой. Подошла Этери, положила на плечо руку. Матильда дернулась сбросить — не вышло.

— Когда теряют всё, — кагетка словно бы извинялась, — остается либо потерять себя, либо начать находить… Всегда можно что-то найти.

— Ой ли?

— Что-то — всегда… Пожалуйста, поверьте.

— Сегодня в самом деле вечер сходства. — Алва поднял алатский — в этой Хандаве весь хрусталь был алатским — бокал и взглянул сквозь него на свечу. — Темплтон напомнил моему другу нашего фельпского знакомца, мой друг напомнил вам посла вашего батюшки, а теперь вы, Этери, все сильнее напоминаете мне последнюю королеву Талига.

— У меня тоже светлые волосы, и я тоже жду второго сына, — все так же, будто извиняясь, произнесла кагетка.

— Вы дождетесь. — Алва взял отложенную гитару и провел по струнам.

— Не надо! — почти взмолилась Матильда и увидела, что ее не понимают. — Не надо алатского! Хватит с меня мансая… Вообще хватит!

— Не будет.