Сердцеед, или Тысяча и одно наслаждение

Расплатившись за чашку кофе, я поехала домой, размышляя о том, откуда у Людочки взялись такие деньги, если, по ее словам, она бедствовала и копила на будущую счастливую жизнь – в другом городе с хорошей работой. С балконом, на котором можно разводить цветы. Деньги для будущей жизни у нее скопились вполне приличные, только вот переезжать она никуда не спешила, несмотря на то что, по ее словам, работой своей в «Эдеме» тяготилась. Где здесь правда-то?

Я стиснула зубы. Людочка не производила впечатления прожженной лгуньи, но что я понимаю в людях?

Я ехала в машине и смотрела на дорогу. В такие минуты, когда я была раздражена на весь белый свет, а больше всего на саму себя, любимую, я старалась ехать аккуратно, не торопясь и не давая волю своему гневу, чтобы, не дай бог, не случилось ДТП с моим участием и по моей вине. День был бело-серым, без малейших проблесков солнца, и это сильно давило на психику. Вот уже который год зима не балует солнечными деньками, когда снег блестит как сахар-рафинад, от чего глазам даже больно…

Около квартиры меня ждал Игорь с шикарным букетом роз. От неожиданности я попятилась назад.

– Не ожидала? – он шагнул вперед и чмокнул в щечку.

– Не ожидала.

– Незваный гость хуже татарина? – он подмигнул мне и протянул цветы. – Это тебе.

– Спасибо.

Но цветы я не взяла и принялась нервно рыться в сумочке в поисках ключей. Черт! И куда они запропастились? Может, завалились за подкладку. Моя манера пихать в сумку все что ни попадя привела к тому, что подкладка в сумке в двух местах порвалась, и мелкие или острые предметы имели обыкновение за нее проваливаться. Каждый раз перед сном я давала себе обещание зашить подкладку, но почему-то забывала об этом, и вот уже три месяца эта сумка была у меня бездонным колодцем. Наконец я подцепила пальцем ключи, которые, как я и думала, завалились за подкладку, и достала их.

– Может, в квартиру пригласишь?

– Может, приглашу.

Он стоял рядом со мной, и я чувствовала запах его одеколона – древесная кора и еще какой-то приторно-сладкий аромат.

Я открыла дверь ключом и кивнула.

– Проходи.

Он вошел за мной, звонко, с отчаянием стуча ботинками, как будто бы собирался исполнить залихватскую кадриль, и остановился, привалившись к двери.

– Ты что-то невеселая.

Эту подачу из серии «мы же свои люди – сочтемся» я не приняла и вернула мячик обратно.

– Значит, есть причины.

– Не поделишься?

Когда мужчина так говорит, всегда есть соблазн припасть к крепкому мужскому плечу и разрыдаться или рассказать все в надежде, что с тебя снимут этот неподъемно-тяжелый груз и облегчат твою ношу. И сразу все станет легким и понятно-простым, как игра в крестики-нолики, где только и надо, что ставить крестик или нолик в пустые клетки.

– Не знаю, – честно сказала я. – Посмотрю.

– Возьми букет, – неожиданно рассердился Игорь. – Я что, так и буду с ним стоять?

Я кинула сумку на пол и взяла букет, почти выдернула из рук. Играть – так играть! Ему не терпится дать мне букет, мне не терпится воткнуть его поскорее в вазу и покончить с этими вежливыми формальностями.

Даже не сняв сапоги, я потопала на кухню, оставляя после себя темно-серые лужицы. Но сейчас мне на это было ровным счетом наплевать. Сзади меня раздался стук каблуков. Я метнула взгляд на его ноги. Так и есть! Нестерпимо красивые ботинки – кожаные, сидевшие на ногах почти идеально, выглядевшие как «мерс» последней марки. Такие вот идеально-правильные немецкие ботинки. Игорь всегда был щеголем, не изменил он себе и теперь.

– Ботинки бы снял, – заметила я.

– А я за тобой пошел. Пардонс, сейчас сниму.

И снова в моей голове зазвучала эта залихватская кадриль. Черт его принес с утра, когда нестерпимо хочется спать и в голове постепенно образуется настоящая каша из обрывков слов, мыслей, всплывает лицо Людочки и слова Белякова о ее смерти.

– Ты зачем пришел?

– Тебя повидать.

И тут я рассмеялась отчаянным, злым смехом.

– Прекрати истерику! – бросил мне Игорь.

Его идеальные немецкие ботинки находились в опасной близости от моих белых сапог, на которых серым налетом лежал подтаявший снег.

– Это ты прекрати вешать мне лапшу на уши.

– Я не вешаю, я говорю правду.

– И кто тебе поверит! Ты мне не звонил, не писал, ты исчез как… – я неопределенно мотнула головой, так как не могла сделать жест рукой, по вполне определенной причине – мои руки были заняты букетом.

– Я виноват. Но так сложились обстоятельства.

– Всегда легко свалить на обстоятельства. Легче легкого. Туманные обстоятельства, о которых никто никогда не знает.

– Ты думаешь, мне было легко… там?

– А кто просил тебя уезжать? Ты уехал и даже не интересовался, как твой ребенок. Чем он жил и дышал.