— Угадал. Так что завязывай симулировать, дел полно! — раздался бас от окна, и сам шкаф трехдверный нарисовался в поле зрения.
— Поздравляю! Красивые будут дети. Если в нее! — не удержался я от стеба, глядя на эту светящуюся физиономию дурного алабая.
В моем окружении оказалось столько неравнодушных ко мне людей, они приходили ко мне, с ними я смеялся и строил планы на будущее, казалось бы, намертво заколотив все прошлое внутри. Не позволяя себе раскисать и впадать в уныние от того, что отпустил Вику.
Я отчаянно хотел вернуться в свою прежнюю жизнь, где все было так, как я хочу, но уже было ничего не вернуть. Начиная с того, что, вернувшись из клиники домой, я не вернулся к прежнему образу жизни. Теперь с утра я не бегал по парку, а лишь докостыляв до лавочки в нем, сидел и смотрел на дорожки, по которым я любил носиться, на которых знаю каждую выбоину и трещину.
Конечно, ни клубы, ни тусовки теперь мне были не интересны. Бог танцпола больше никогда не сможет раскачать толпу. Чертова конструкция на ноге, с помощью которой мою раздробленную кость растили заново, мешала абсолютно во всем. Одеваться, спать, садиться в машину.
Я стал больше времени проводить с дедом и от него частенько заезжал в гости к Самойловым. Мне нравилось наблюдать за ними. В какой-то степени я даже гордился собой, что превозмог тогда свою обиду и злость, и, несмотря на то, что всем было наплевать, что чувствую, я поспособствовал сближению этих чокнутых.
Из десятков моих друзей, у которых уже есть дети, Самойлов был самым одержимым будущим папашей. Его так распирало счастье, что удерживать его в себе он попросту не мог. И дел, как он сказал, у нас действительно полно, Роман решил для будущего потомства скупить все на свете, мало-мальски относящееся к детям.
Почти полгода я держался, запретив себе спрашивать о Вике и уж тем более лазить по ее блогам. Пока однажды, тусуясь у Самойловых, ко мне не пристала Стефи с разговорами.
— Андрюш, ты самый упрямый говнюк из всех, кого я знаю. И еще я знаю, что ты из тех, кто крайне редко меняет свои решения, но ты же всегда ко мне прислушивался, правда?
— Правда. До сих пор хочу свернуть шею Самойлову, отнял у меня мою напарницу по всем проделкам!
— Тьфу ты! Не нервируй беременную женщину! Нам еще на Самойловской шее всю жизнь ехать! — закатывая свой шарик на диван, фыркнула на меня Стефи.
Никогда так не пялился на животы беременных женщин, но, похоже Самойлов туда сразу новую команду для своего регби заселил в полном составе.
— Поговори с Викой, Андрюш. Она любит тебя, балбес! Вы еще хуже, чем мы с Ромой! Оба такие гордые, просто с ума сойти! Ты ее прогнал зачем? Чтобы он там страдала, а ты тут?
— Я вовсе не страдаю! У меня все отлично! — улыбаясь во все зубы, отнекивался я, впрочем, зная, что со Стеф это не прокатит.
— Обидно. Мы с детства друг другу не врали, Андрей. И я все тебе рассказывала про Ромку! Ну, ладно. Раз так, значит, и у меня руки развязаны! — надула губы Стефи.
Что за кидалово? Женился Самойлов, а мозг все равно мне Стефи выносит? Но из-за этого короткого разговора я в этот же вечер полез в блог и инстаграм Вики.
Недавно сросшиеся ребра снова затрещали в груди, не выдерживая снова разгоняющих мой пульс ударов сердца от первого взгляда на заставку канала Малявки. Эта хулиганка поставила вместо значка, фотку своей татуировки — сердце, разделенное линиями. Фото обработано и непонятно, что это тату на ее коже, зато отчетливо видно, что это не просто линии, а буква «А», прописанная старым каллиграфическим рукописным шрифтом. И уже полгода висит статус «Отвечаю на твой вопрос, Аристов — всегда». Черт, я понять не могу, на какой вопрос! Зараза мелкая! Я же не успокоюсь, пока не вспомню!
Глава 28. Виктория
В мой первый универ в Москве перевестись в середине учебного года невозможно, но я готова была потерять этот год, готова была подвести всех ребят, с которыми у меня были совместные работы по разным предметам. Никто не мог убедить меня уехать обратно, как и вытащить из этой студии, что подарил мне Андрей, пока в один день не пришел туда папа.
Прогулявшись по залам, он выкатил два больших мяча для фитнеса.
— Вик, иди сюда, — позвал меня папа, усевшись на один из них.
— Я не уеду, — сразу хотела я отвязаться от разговоров.
— Я не заставляю, решай сама, ты уже взрослый волчонок, — улыбнулся папа.
Мне не нравится, когда у папы такой грустный взгляд, но у нас у всех он сейчас такой. Какой-то год дурацкий. Андрей, его дедушка, а теперь и Мирон на больничной койке.
— Ты же знаешь, что вы все у нас росли на глазах, все были на виду всегда. Аристовых мы видели не так часто, они редко приезжали и ненадолго, но я могу рассказать тебе об Андрее то, что знаю.
— Я и так все знаю про него, — насупилась я, решив, что папа мне будет сейчас говорить, какой мажор недостойный бабник.