Серебряная богиня

Прошло несколько недель после того, как мадам Гудрон перевезла Даниэль из клиники к себе, прежде чем Франческа решилась действовать сама. Она чувствовала себя намного окрепшей физически и способной управлять своими эмоциями. А поэтому сочла, что обязана повидать свою вторую дочь независимо от того, что думают по этому поводу Стах или доктор Аллар. Они оба плохо представляют, на что она способна. Эти двое слишком опекают ее, с нее хватит. Она обязана увидеть Даниэль независимо от того, находится ли жизнь ее дочери все еще в опасности, позволят ли ей дотронуться до нее или нет. Будет намного хуже, если ее девочка умрет и она больше ни разу, кроме первых минут после рождения, не увидит ее. Как они не могут понять это?

— Но это невозможно, бедняжка моя, — выслушав жену, сказал Стах.

— Невозможно? Говорю тебе, я готова. Можешь не беспокоиться за меня, Стах, я все вынесу, но только не эту ужасную неизвестность. Неужели ты не понимаешь, что прошло уже больше пяти месяцев и девочка все еще жива?

Стах не стал колебаться. С тем выражением лица, которое появлялось у него во время воздушных боев, когда он нажимал на гашетку пулемета, чтобы сбить противника, он взял обе руки Франчески в свои и привлек ее к себе:

— Моя дорогая, моя любимая, ребенок умер.

Она пронзительно вскрикнула от предчувствия нестерпимой боли, как бывает, когда, глубоко порезав палец, еще не чувствуешь ничего и не видишь готовой хлынуть крови. Ее глаза сверкнули и потухли, как гаснет последняя свеча в темной комнате. Стах крепче прижал жену к себе, чтобы она не видела его лица.

— Она умерла вскоре после того, как мы принесли Дэзи домой, — продолжал он. — Я не говорил тебе об этом, ожидая того момента, когда ты будешь способна услышать это известие. Она была больна намного серьезнее, чем ты думала, и никогда не выздоровела бы, — торопливо забормотал он, нежно гладя ее по голове. — Она была тяжело больна с самого рождения. Мы не хотели говорить тебе, что у нее нет будущего, она никогда не стала бы нормальной — родовая травма мозга… никто не виноват в этом. Но ты не поняла бы этого, если бы я сказал тебе раньше, когда ты еще пребывала в эмоциональном расстройстве.

— Я знала… — прошептала Франческа.

— Не может быть…

— Да, у меня было такое ощущение все время. Я понимала: случилось что-то плохое, от меня что-то скрывают, но я слишком боялась, я не хотела знать, в чем дело. Я боялась… трусила…

— Не упрекай себя, любовь моя. Твой инстинкт не обманывал тебя, ты просто спасалась сама и спасала нас всех. Что сталось бы с Дэзи, лишись она матери? Что я делал бы без тебя?

— Но я знала! Я все это время знала!

Она бурно разрыдалась, оттолкнула его и рухнула на колени, свернувшись затем в комок на ковре, — судороги сотрясали все ее тело. Пройдет много времени, думал Стах, пока наконец она позволит ему утешить ее, снова обнять и прижать к себе, но теперь нужно ждать, пока известие о смерти дочери постепенно овладеет всем существом Франчески, вынудив ее снова цепляться только за него, ища поддержки, как она поступала с самой первой минуты их встречи. Ему оставалось только ждать, и он, не привыкший никого и ничего дожидаться в этой жизни, терпеливо выжидал.

* * *

Через несколько недель Стах, пристально следивший за состоянием Франчески, решил, что пик ее горя и потрясения пройден, и позволил журналу «Лайф» прислать Филиппа Хол-смена, чтобы сделать снимки для обложки очередного номера. Франческа теперь почти все время проводила с Дэзи, которая быстро развивалась и, помимо своих погремушек, стала проявлять неподдельный интерес к драгоценностям матери, в частности к очаровательному браслету на запястье у Франчески. Малышка заливалась звонким смехом, и казалось, ничто на свете не доставляет ей большего удовольствия, чем разрешение вцепиться в этот соблазнительный предмет. Вот это была игра так игра, и Дэзи пронзительно взвизгивала от восторга всякий раз, когда ей удавалось поймать браслет и потянуть к себе изо всех сил, почти срывая поделку с руки матери. Стах и Франческа, затаив дыхание, часами могли наблюдать, как этот толстенький веселый колобок перекатывается со спинки на живот и обратно. Огромные глаза Дэзи постоянно светились радостью и интересом ко всему окружающему, пока она бодрствовала, а когда спала на животе, подтянув крохотные пятки к завернутому в кружевную пеленку тельцу, она казалась Франческе похожей на приготовившегося к прыжку толстенького лягушонка. Чудо чудес, но она, кажется, разговаривала со своими маленькими плюшевыми игрушками на собственном, больше никому не известном языке. Когда родители укладывали ее голышом на меха Франчески, девочка весело поднимала голову и выпячивала грудку, издавал удивленные радостные звуки.

— Ей надо привыкать к соболям, — заявил Стах.

— Ты испортишь ее вкус.

— Разумеется, это я и намереваюсь сделать.

— Но почему бы тогда не начать с норки? Чтобы хотя бы приучить ее к самоограничению.