Серебряная ива

Так под кровлей Фонтанного Дома,
Где вечерняя бродит истома
С фонарем и связкой ключей, —
Я аукалась с дальним эхом,
Неуместным тревожа смехом
Непробудную сонь вещей.

Я свидетель всего на свете,

На закате и на рассвете
Смотрит в комнату старый клен,
И, предвидя нашу разлуку,
Мне иссохшую, черную руку,
Как за помощью тянет он.

А земля под ногами горела

И такая звезда глядела
В мой, еще не брошенный дом,
И ждала условного звука…
Это где-то там – у Тобрука,
Это где-то здесь – за углом.

Ты мой грозный и мой последний,

Светлый слушатель темных бредней:
Упованье, прощенье, честь.
Предо мной ты горишь как пламя,
Надо мной ты стоишь как знамя
И целуешь меня как лесть.

Положи мне руку на темя,

Пусть теперь остановится время
На тобою данных часах.
И. . .
И кукушка не закукует
В опаленных наших лесах.

* * *

И только сегодня мне удалось окончательно формулировать особенность моего метода (в Поэме). Ничто не сказано в лоб. Сложнейшие и глубочайшие вещи изложены не на десятках страниц, как они привыкли, а в двух строчках, но для всех понятных.

Анна Ахматова. Из «Записных книжек»

* * *

30 июня 1955 Ахматова приехала ко мне…

Как всегда, очень проста, добродушна и в то же время королевственна. Вскоре я понял, что приехала она не ради свежего воздуха, а исключительно из-за своей поэмы. Очевидно, в ее трагической, мучительной жизни поэма – единственный просвет, единственная иллюзия счастья. Она приехала – говорить о поэме, услышать похвалу поэме, временно пожить своей поэмой. Ей отвратительно думать, что содержание поэмы ускользает от многих читателей, она стоит за то, что поэма совершенно понятна, хотя для большинства она – тарабарщина… Ахматова делит мир на две неравные части: на тех, кто понимает поэму, и тех, кто не понимает ее.

Корней Чуковский. Из Дневника

Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.

* * *

Отечественная война 1941 года застала меня в Ленинграде.

Анна Ахматова. «Коротко о себе»

* * *