Серебряная клятва

Хельмо не помнил родителей – видел разве что их парсуны в одной из служильных книг, хранивших лики государевых любимцев. Беспамятство освободило его от скорби. Он воспитывался материным братом Хинсдро, знал лишь его заботу. Знал и помнил, хотя на отцовство это походило только первое время. В малолетстве дядя не жалел времени на разговоры и игры, помогал в каждой беде. Но вскоре у него, поздно, зато по любви женившегося, появился собственный сын, безраздельно завладевший его вниманием. Окончательно все переменилось, когда дядя похоронил молодую жену и стал государем. Детьми государевыми были уже все жители страны.

Незыблемым оставалось одно: едва научившись ходить, говорить и думать, Хельмо старался лучше проявить себя. Не сиротствовать – достойно идти по семейному пути. Благодарить дядю за то, что в самые беззащитные годы ни дня не знал холода. Поэтому теперь он так радовался делу и не страшился сопряженных с ним опасностей. Если бы все удалось, он спас бы Дом Солнца. Своего царя. Отца.

До выхода войск из города оставалась пара часов. Вещи собрали, обозы уложили, с людьми все оговорили, и время можно было провести праздно: например, проехаться по сонным улицам. Попрощаться с площадями и храмами, бойкими рынками и длинным речным портом, заглянуть в Царский сад, где распустились на деревьях первые почки, а из земли несмело пробились пушистые желтоцветы. Удастся ли вернуться? Дядя прав: с горячкой, в которой мечется страна, не угадаешь, не убьют ли тебя завтра, не окажутся ли за красующимися на шпилях очередного города солнечными знаменами лунные. Такое случалось и прежде, а ныне, судя по докладам частей, воюющих с Самозванкой, – все чаще. Смута расползлась и впрямь не хуже заразы, захватывая и крепости, и колеблющиеся сердца. Впрочем, все вело к ней давно. Так стоит ли удивляться?

Со дня, когда Вайго Властный запер двери старого дворцового терема и сжег его, прошло около семи лет. В пожаре погибло все царское семейство, немало дворни и охраны, несколько бояр и боярынь, в том числе дядина жена. О том, как страшно пресекся царев род, до сих пор шептались, выдумывая кто во что горазд. В одном были едины: Вайго обезумел. Государь, показывавшийся не раз в окнах среди пламени, смеялся, и проклинал пытавшихся попасть к нему пожарных дружинников, и палил в них из мушкета. Одного, который добрался до окна, Вайго со всей богатырской силы швырнул вниз. Бесы попутали, так говорили все, кто видел случившееся. Тем страшнее было безумие, тем истошнее молили о помощи царица, и мальчик, и девочки… или девочка? Они были очень похожи.

Хотя обеих вроде бы нашли среди сгоревших тел, это не помешало объявившейся Самозванке утверждать, будто она – чудом спасшаяся царевна Димира. Едва ли обману удалось бы пустить корни, но за плечами «царевны» стояли Луноликие: королевич Осфолата Вла́ди и король Си́виллус. Интервенция началась удачно: некоторые в приграничье – те, кому Лусиль посулила справедливость, свободу, награду, – примкнули к ней; другим не понадобилось даже посулов, хватало взгляда в юное лицо, действительно напоминавшее лицо покойного царя. Народ тосковал по правителям Первой династии, лихим и радушным – вот и обрадовался. Осторожный боярин Хинсдро устраивал не всех. Нового царя и прозвали иначе: Гнилым, – за то, что, восстанавливая страну, сильно поднял налоги и прошелся казнями по инакомыслящим; Сычом – за то, что всех чурался: прежних друзей-бояр, воевод, иноземцев. Казалось, одно на свете существо он любил. Одно, которое…

– Хельмо! Хельмо, подожди!

Прозвенела по двору трель, и Хельмо послушно замер с золочеными поводьями в приподнятой руке. Конь дернул ушами, и вскоре к нему, топая и оскальзываясь на грязи, подбежал худенький черноволосый юноша – впрочем, все же мальчик. Мальчик этот восторженно оглядел Илги, потом еще более восторженно – Хельмо.

– Увидел тебя в окно! – зачастил он. – Как я рад! А отец говорил, у тебя не будет ни минуты. Ты уже в путь?

Дунул ветер, растрепал волосы. Смешно мотнулась косматая голова.

– Уходим в полдень, – пояснил Хельмо. – Сейчас я… по делам. Я тоже рад тебе, Тсино. Разлука будет долгая. Ну… – Он легонько потрепал гриву фыркнувшего Илги и подмигнул: – Как сегодня? Есть для него что?

– Есть, есть! – Тсино полез в карманы наспех накинутого золочено-оранжевого кафтана и вынул несколько крупных кусков колотого сахара. – Можно?

– Можно. Мне-то его в походе не побаловать, пусть радуется.

Тсино стал кормить инрога. Ветер все ерошил мальчику космы; он то и дело нетерпеливо стряхивал их с лица. Речь, обращенная к Илги, звучала ласково, но слов Хельмо разобрать не пытался – лишь отрешенно наблюдал. Привычно думал: жаль, не удалось избежать встречи. Ну… хотя бы коню приятно. Одергивал себя: нет, нельзя так. Стыдно.