Серебряная клятва

Проверяет он меня, что ли? Или опять дразнит? Может, думает, что я просто так болтаю, отца не слушаю и Грайно? Они у меня – не только добрые, но и умные. И я тоже таким буду, когда вырасту. Спуску никому не дам. Анфиль даже вздрагивает, видя, что я положил ладонь на рукоять кинжала. Вот же чудной! Будто я его собрался зарезать. Просто говорю:

– А сделают – пожалеют. И…

– Княжич! Княжич!

Зовут! Меня! Раскаты голосов смешиваются со стрелецким смехом, это отцова стража как всегда знает, где меня ловить. Ух, только бы сам он меня не наругал… ух, и так у нас все непросто, огорчаю я его, раз он все чаще просит: «Не зови отцом. Я же дядя тебе». А я не могу, не хочу…

– Иду я! – кричу вниз, чтобы стрельцы не тревожили округу криками. – Иду! – Соскакиваю с парапета, едва не поскользнувшись. – Прощай, Анфиль!

Старик провожает меня печальным взглядом, будто понял, о чем я задумался и почему заспешил. На винтовой лестнице стараюсь не упасть, слушаю тихий звон собственных шпор. Думаю об огоньках в чаше. О ледяных горах. И будто слышу, как там, за горизонтом, на который мы смотрели, кто-то поет, а любопытные звезды-девочки его слушают.

Кто-то очень грустный. Такой же, как я.

* * *

Далеко разносятся песни Свергенхайма – Пустоши Ледяных Вулканов. Сильны голоса ее жителей – рыжих язычников с лицами белыми как снег. Высоко возвели они города, спасаясь от злобы вечных соседей, изрыгающих пламя; с надменной высоты глядят на мир, не давший им приюта. Никогда больше они ничего не попросят – так велел, умирая, последний их вождь, не звавший себя королем. И лишь песни напоминают им о том, что навеки потеряно, – песни да солнечные крапинки веснушек.

Каждую ночь матери Свергенхайма поют беспокойным, не привыкшим еще к злой стуже младенцам, раскачивая тихонько плетенные из грубой шерсти, кусачие колыбельки. Песни те – о затонувшем доме. О горячих его источниках. О болотах, заросших черникой. О лесах, вырастающих выше гор, о зверях с мудрыми взглядами колдунов и о соседях-колдунах с ликами белых косматых зверей. Остров тонул в фиалках и медуницах, крохотных розах, ландышах, колокольчиках. Там не было ни метелей, ни вулканов, ни голодных годов.

Ища надежды и утешения, все матери Свергенхайма поют эти песни. И качают колыбельки бледными руками, и глядят в заснеженную ночь, и смыкают ресницы, когда меркнет наконец злое северное сияние. И страшно, что остров – настоящий, забытый ныне картографами, но когда-то слывший Зеленой Жемчужиной в Снегах, – постепенно сам становится легендой. Никто уже не верит, что он восстанет из глубин, что перестанет гневаться океан, затопивший Гряду, когда растаяли ее ледники. Никто не верит…

А нового дома все нет.

12 лет назад Король без чести

Спи, мой принц, глаза закрой.
Здесь не слышен волчий вой.
Горе ты свое забудь.
Долгим был кровавый путь…

Я слышу это сквозь сон, пока морщинистая рука бережно перебирает мои волосы. Но проснуться я не могу. Мир плывет, и в нем ни одной краски, только голос ёрми[2] – королевы-матери, матери моего отца – и может пробиться туда.

Спи, мой принц, засыпай,
Пусть горит небесный край.
Злобой дальних городов
Не сомкнуть твоих оков…