Серебряная лоза (СИ)

Хвостатый приткнулся на табурете у большого стола, заваленного чертежами, инструментами и деталями. Рядом сидел мастер Джереон, задумчиво перелистывая страницы истрёпанной книги и не замечая, что мыслями ученик всё чаще не с ним.

— Вот она, — наконец ткнул старик пальцем. — Вот такая.

Ковар перегнулся через плечо наставника, впился глазами в рисунок. Несмотря на то, что страница была замызгана, птица глядела с неё, будто живая: вот-вот встрепенётся, скосит чёрный глаз, взмахнёт крыльями.

Перья белые, но не как снег, а как блеск серебра, как лунный свет. Затерялась в них неуловимая дымка, не просто серая, а мерцающая. Как только сумел её передать художник?

Умная головка, крупный клюв, а на шее — будто золотое ожерелье. Спереди длиннее, сзади короче.

Птица чем-то напоминала деревянную, которую Ковар носил на шее. Но та, сделанная отцом Гундольфа, хоть и казалась ему прежде венцом мастерства, всё же ни в какое сравнение не шла с рисунком.

«Ворон Златого Перелесья» — было написано внизу страницы.

— Красивая птица, — выдохнул наконец хвостатый. — Но всё же не такими я их себе представлял. Изящнее, что ли. Хвост подлиннее, на голове шляпка вроде той, что дамы в театр надевают.

— Ну, а они именно такими были. Что ж ты свисток-то на шее таскаешь, а о птице, для которой он мастерился, и не знал? Впрочем, и сам я птиц этих мно-ого лет уже не видел…

— А Златое Перелесье — это где? Красиво звучит.

— А это, парень, и есть твои засушливые пустоши севера. Нет больше никакого Златого Перелесья, да и птиц заодно.

Мастер зевнул, потянулся, вынул из-за уха карандаш.

— Что ж, давай делать чертёж. Придётся потратиться на золото и серебро, но Тильда Леманн заплатит нам за работу с лихвой. Да, и ещё. Предупреждать, надеюсь, не нужно — не болтай. Символы прежней эпохи теперь под запретом. Ни к чему господину Ульфгару знать, что в его городе кто-то мастерит таких птиц или держит их дома. Да он вообще не должен знать, что мы работаем над чем-то, помимо его заказа.

Хвостатый лишь молча кивнул, а затем принялся помогать наставнику.

Тильда Леманн, жена владельца булочной, пожелала иметь заводную птицу, наигрывающую популярные нынче мелодии. Оставалось лишь надеяться, что её танцевальные вечера посещают надёжные люди, которые не проболтаются. Поговаривали, что именно за такую птицу можно и головы лишиться.

— Это старая книга, да? Со времён старого мира? — спросил Ковар. — Не боитесь такую хранить?

— Сам видишь, не новая. Сейчас уже не так страшно, а вот прежде… Когда господин Ульфгар повелел сносить старые книги во дворец, он посулил за них награду. Каков хитрец, да? Если б просто запретил, многие бы из упрямства не послушались, а до денежек все горазды. Сами тащили, и в городе тогда было неспокойно, мародёры вламывались в брошенные дома в поисках книг, да и не только в брошенные. Мы с женой тогда угол снимали, к нашему хозяину два раза приходили и все комнаты постояльцев обшаривали, никто и пикнуть не смел, боялись. И ведь шёл уже шестой год нового мира, а они всё не унимались, и Ульфгар ничего не делал — то ему на руку было. Адела тогда уже Гретку носила, так мы у неё на животе все ценности и прятали, никто не додумался там искать. Пару книг сберегли, да деньги, что я копил, да кольца, брошки, что от наследства остались. Очень это нам потом помогло. Гляди, заболтал меня, я не тот размер указал…

Не прошло и недели, как птица была отлита и собрана. Жена булочника не просила ничего особенного, лишь чтобы игрушка моргала да качала головой. И с музыкальным механизмом возиться не пришлось — купили готовый. Но отдать поделку решили через несколько дней: заказчик должен думать, что работа сложна, тогда больше заплатит.

— Я по делам, — сообщил мастер. — Может, достану пару новых заказов. Если от господина Ульфгара придут, хотя сегодня не должны, соври что-нибудь. Скажи, парафин внезапно закончился, или войлок, или ещё что, вот я и ушёл в лавку. Скоро вернусь. Ты формы от птицы пока уничтожь. И чертежи проверь — я вроде утром жёг, да вдруг что пропустил.

Не успел хвостатый бросить формы в печь, как домой вернулась Грета. Это было плохо.

Бросив шляпку на стойку, она вошла в мастерскую, и нечего было и думать о том, чтобы улизнуть.

— Ковар, — с лёгкой укоризной произнесла дочь мастера, — поговори со мной. С того дня ты так усердно меня избегаешь. Мне казалось, прежде ты глядел на меня иначе, будто и я тебе не безразлична. Всё ждала, что ты заговоришь об этом первым, но ты, похоже, и не собирался. Может быть, я ошиблась и зря смутила тебя своим признанием?

— Грета, — тяжело сказал хвостатый, позаботившись о том, чтобы их разделял стол, — подумай только, кто ты и кто я. Те твои слова — самое дорогое, что у меня есть, а большего мне и не надо. Жизнь тебе губить я не посмею. Встретишь ещё того, кто лучше тебе подходит, и будешь счастлива…

— Прошу, не нужно решать за меня, в чём моё счастье, — возразила Грета. — Другого такого я не найду и искать не собираюсь. Да и ты слишком уж тревожишься по пустякам…