Серебряная лоза (СИ)

Почему-то обида на отца была сильнее, чем на неведомую мать. Может, потому, что о родившей её Хитринка не знала совершенно ничего, и та оставалась бесплотным образом, тенью, а вот отец вырос здесь. В этой хижине он тоже сделал первые шаги, держась за эту самую лавку. А вот на косяке старые зарубки, отмечающие, как он рос. Вон с того дерева на опушке леса он однажды упал, но не плакал. Вот сюда ходил за орехами. Мастерил игрушки из прутьев, некоторые даже уцелели.

Отец был реален, и повсюду остались следы его присутствия, и казалось порой, он вот-вот появится. Откроет дверь со смехом, или выйдет из-за хижины, а может, покажется из леса. Порой он снился Хитринке, этот мальчик из бабушкиных историй, хотя, конечно, теперь-то он должен был уже повзрослеть. Сперва она любила эти сны, затем возненавидела.

Поначалу Хитринка даже не задумывалась, что у неё должны быть родители. Есть Завирушка, есть Хвост-Хитрец, чего ещё желать? Но она росла, и однажды ей захотелось тоже сказать кому-нибудь «мама» или «папа». Хотя бы узнать, какими они были. Почему они её бросили и не пожелали навещать, что с ней было не так?

И желание переросло в обиду, а затем — в злость. Раз они отвергли свою дочь, то и пожалуйста, она тоже от них откажется!

А больше всего она ненавидела Ковара за то, как он поступил с собственными родителями. О, у него-то они были, и хорошие, любящие, а он разбил им сердце. Дедушка вообще не мог заговаривать о сыне, одна бабушка потихоньку рассказывала. Только дед хоть и молчал, но переживал больше всех, иначе отчего бы ещё стал таким странным под конец? Всё твердил о какой-то удочке, которую сын ему обещал привезти, ходил по берегу, выглядывал. Старик торговец, заезжающий иногда в поселение, из жалости привёз удочку, сказал — от Ковара, хотя всем было ясно, что этот подлец ничего не передавал и вообще наплевал на отца.

Всем, но не деду. Тот светился от счастья и каждому встречному сообщал, что пойдёт с сынком на рыбалку. И пошёл-таки, когда за ним не уследили, промочил ноги, и вскоре его не стало. А там и бабушка ушла следом. Если бы не Прохвост, то и Хитринке настал бы конец. Хорошо, что хоть они были друг у друга.

— Проклятый, негодный, чтоб он помер три раза подряд, нет, четыре! Предатель паршивый! Нету здесь никакого Ковара, не было и не будет! — завершила Хитринка свой сердитый монолог. — Он бросил нас, подлец, и носа сюда больше не показывал. И больше десяти лет его здесь никто не видел, и в городе его никто не видел — сбежал, наверное, куда подальше. Чтоб у него в жизни всё не ладилось!

— Его здесь нет? — тоненько протянула девчонка, впервые за всё время выглядящая растерянной. — Ой, а как же мне теперь быть?

А меж тем первый волк добрался до дерева и уселся под веткой, выжидая и примеряясь.

Глава 3. Прошлое. О том, куда могут завести желания

Мальчишка стоял там, позади толпы, и видел, как волка сталкивали палками в болото. Механический зверь сопротивлялся, как мог, упирался лапами, но жизни в нём уже почти не было. Несколько судорожных движений, круги, вяло разошедшиеся по мутной воде и быстро угасшие, и всё было кончено.

— Ты был незлой, — шептал мальчишка. — Незлой. Они ничего не понимают.

Через два утра на третье, когда большая часть поселенцев подалась в лес за грибами, и родители тоже, отговорившийся недомоганием мальчишка стоял у берега, вглядываясь в мутную глубину. Под жёлтыми пятнами листьев, занесённых сюда ветром, под зелёной ряской проглядывал тёмный силуэт на неглубоком дне.

Мальчишка взял палку, выломанную накануне в кустарнике, и принялся прилаживать к ней петлю.

Позже он настолько увлёкся, возясь во взбаламученной воде, что не замечал уже ни холодного порывистого ветра, ни моросящего надоедливого дождя, ни промокших ног.

— Что это ты делаешь? — раздалось за спиной. — А вот я отцу твоему расскажу!

— Гундольф, — с досадой выдохнул мальчишка. — И что расскажешь? Я ничего ещё не сделал!

— А вот то и расскажу!

Толстяк подошёл ближе, привстал на носки и вытянулся, чтобы дальше заглянуть.

— Волка достаёшь? — хмыкнул он. — Совсем дурной, что ли?

— Боишься? — зло спросил мальчишка, поудобнее перехватывая палку с налипшими клочьями тины. — Ну так проваливай! Жалуйся кому хочешь.

Но Гундольф, похоже, пока не собирался уходить.

— А зачем тебе зверь? — с любопытством спросил он, указывая на волка. — Может, его зуб на память хочешь взять?

Хвостатый поколебался, не зная, делиться ли с таким своими мыслями.

— Механизм изучить, — наконец неохотно ответил он. — Разобрать, почистить, снова собрать. Понять, как он работает. Может быть, даже смогу починить.

— Ха! — фыркнул толстяк. — Починить, чтоб он руку тебе откусил?

— Он не был злым, — упрямо произнёс мальчишка. — Не был, я чувствовал.

— Да ты совсем свихнутый, — покрутил пальцем у виска его собеседник и вновь уставился вниз, где улёгшаяся муть чётко обрисовала тёмные очертания волка.