Серебряная подкова

- Ничего, - тихо проговорила Параша. - Ничего, Аннушка, спасибо, что сказала. Иди, мне сейчас лучше одной остаться. Никому не расскажу, не бойся.

- Спасибо, матушка, спасибо! - зашептала девушка. - Не погубите меня: если барин узнает, беда мне будет горькая.

Она убежала. Параша долго оставалась неподвижна, затем поднялась, прошла по комнате слегка пошатываясь, будто во сне. В углу, чтобы не упасть, схватилась рукой за миниатюрный столик. Тот покосился, маленький изящный ящик выскочил из него, и бумаги веером разлетелись по ковру. Параша нагнулась и тщательно, лист за листком начала собирать их в ящик. Печать с оттиском какого-го красивого герба привлекла ее внимание. Так же, словно во сне, Параша присела на стул и поднесла к свечке лист синеватой бумаги.

"Объявитель сего свидетельствуется сим аттестатом, что он природный польской нации законный сын, находившегося во услужении моем в должности певческой, жителя местечка Животова, Максима Васильева сына Лобачевского, который в 1757-м году привезен был мною из Малороссии и женился на крепостной моей девке Аграфене, Андреевой дочери, с которой и прижил сего сына Ивана. И был уволен с отцом его от меня в 1775-м году.

Ныне для точного свидетельства о его рождении и свободности и дан ему сей вид во уверение, за моей рукой, под печатью фамильного моего герба, в Москве февраля 24-го дня 1777 года. Князь Михаил Долгоруков, лейбгвардии капитан" [Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), ф. 1294, он. 2, 1777, № 2896, л. 2.].

Уже "аттестат" прочитан и перечитан, а Параша сидит, не будучи в состоянии ни понять, ни сообразить, что к чему, и лишь синеватая бумага в ее руках чуть вздрагивает.

Но вот она положила ее в сторону и лист за листом прочитывает содержимое всего ящика. Теперь она знает о муже все, что следовало знать и ей, и родителям, и Сергею Степановичу еще до свадьбы. Наверное, знай это, дядя Сережа не привез бы такого жениха для своей любимой девочки.

А узнала она вот что.

После окончания начальной школы 20 марта 1777 года шестнадцатилетний Иван Лобачевский был определен копиистом в Московскую межевую канцелярию и отослан в партию ростовского землемера Нестерова "на порожнюю вакансию с жалованьем из шестидесяти рублев в год, за вычетом на госпиталь". В начале 1786 года Иван Максимович числился канцеляристом, а 7 июля ему был присвоен чин губернского регистратора. В конце 1787 года он перевелся в Нижегородскую межевую контору, но вскоре был уволен в отставку. По свидетельству нижегородского лекаря, "он, Лобачевский, одержим удушьем и цинготной болезнью. Почему и службы продолжать не способен". Среди бумаг Ивана Максимовича был также указ межевой канцелярии от 2 мая 1789 года, где говорилось: "Регистратора Лобачевского по прошению его за болезнями, буде нет никакого препятствия, от межевых дел уволить и дать ему для свободного в России жития паспорт, а о службе - аттестат, каков он заслужил".

"Каков он заслужил!" - Параша мысленно повторяла эти слова. Да, теперь она знала им цену. И еще знала, чем сейчас занимается ее любимый муж... А Егор Алексеевич Аверкиев! Такой к ней ласковый и внимательный! Ведь он-то знал, за кого сватал неопытную девушку! И молчал...

- "Думал Егор Алексеевич, по любви к вам от пьянки отстанут..." повторила она горько. - Спасибо Аннушке за то, что сказала правду.

Что же теперь делать? Бежать?.. Но что скажут родители, если она покинет почтенный дом Аверкиевых? Мать и так больна, ее гордая душа такого удара не выдержит.

А родственники?.. Подруги? Знакомые?.. А сила брачных обязательств?..

Параша металась по комнате, изредка останавливалась перед окном и прижимала горячий лоб к холодному стеклу. Бежать сейчас, уйти от мужа, каков бы тот ни был, - значило покрыть себя навек позором. Однако и с ним остаться в доме Аверкиева, так обманувшего ее и родителей, тоже невозможно.

Так прошла ночь. Наступило утро, а с ним вернулся домой отравленный запоем человек, совсем не похожий на того, которого проводила Параша всего лишь три дня тому назад. Он стоял перед ней с опущенной головой, нестерпимо жалкий, больной. И гневные слова ее остались невысказанными. Параша молча повернулась к двери, затем, оглянувшись, уже на пороге увидела: муж, не раздеваясь, в беспамятстве упал на кровать.

Прошло три дня, пока Иван Максимович оправился настолько, что можно было с ним разговаривать. Несчастный вид его не лишил Парашу твердости, которую ощутила она впервые в ту ночь, когда бесхитростные Аннушкины слова раскрыли перед ней неприглядную тайну жизни мужа.

И сейчас она, с виду спокойно, сказала ему, что в доме Аверкиева жить не будет и помощи от него никакой не примет.

- Пока не бросишь пить и на службу не определишься, - предупредила она, глядя в опухшие бегающие глаза мужа, - и на глаза мне не показывайся.

Иван постоял, будто искал ответа, но, так и не сказав ни слова, молча направился к двери. Аверкиева, стоявшего на пороге, он даже не заметил, зацепил его плечом и вышел, не оглянувшись.