Серебряная пуля в сердце

Дмитрий молча слушал и не то чтобы недоумевал, просто пытался представить себе жизнь сына вне дома. Жестокий, злой, неуправляемый, конфликтный, драчун, бьет до крови. Дмитрий, может, и не поверил бы, если бы сам не был много раз свидетелем его уличных драк, когда родители избиваемых им детей прибегали к нему, к отцу, умоляя разнять детей, повлиять на сына, остановить его, сделать ему внушение. В полицию родители не обращались по одной-единственной причине: Гриша бил всегда за дело. Считал, что поступает справедливо, наказывая лгунов, ябед, предателей, маленьких воров и вымогателей. Гриша всегда был готов доказать свою жесткую мотивацию драки, и все окружающие это понимали.

Вероятно, и в школе Гриша устраивал драки не просто так, чтобы продемонстрировать свою физическую силу, а для того, чтобы поставить на место подлеца, обидчика слабого, начинающего хама.

Да, пожалуй, она права, эта Анжелика Ивановна, он должен поговорить с Гришей, объяснить, что его желание занять достойное место среди сверстников все же должно идти от ума, что хотелось бы, чтобы его уважали именно за ум, а не за жестокость и силу. Но найдет ли он, взрослый мужчина, такие слова, чтобы остановить Гришу, объяснить ему, что сверстников нужно воспитывать не только кулаками? Нет, он, пожалуй, и не станет этого делать. Потому что в той среде, в какой живет Григорий, уважают и понимают только кулаки, физическую боль. И все это придумано не Гришей.

Возвращаясь домой после собрания, Дмитрий заглянул в «Технополис», чтобы посмотреть или даже выбрать новый компьютерный процессор для Гриши, хотя бы иметь представление, сколько он может стоить. И это при том, что он сам ничего не смыслил в озвучиваемых менеджером по торговому залу цифрах – характеристиках процессора. Он просто сказал, что хочет купить самый мощный и прекрасный процессор, чтобы там было все – и музыка, и видео, и сложные игры. У него не было денег, зато было огромное желание приобрести для Гриши этот процессор, и что плохого в том, что он сейчас здесь и мечтает о покупке этого дорогого подарка? Ничего плохого. Разве что после того, как он вышел из магазина, ему стало как-то не по себе из-за того, что он не в состоянии купить даже самый дешевый фотоаппарат, не говоря уже о компьютерах. Он настолько беден, что это становится даже неприлично.

Домой он возвращался через парк, прошелся по своей любимой аллее, сел на скамейку и задумался. Тогда еще была жива Стелла, он был относительно спокоен, и все его желания сосредоточились на Грише, на том, чтобы порадовать сына, чтобы он почаще улыбался, чтобы знал, что его любят. Но в результате этих раздумий он получил мощнейший стресс, неожиданный, стихийный. В какой-то миг ему показалось, что он вообще никто и что, несмотря на то что он целыми днями работает (выпускает свой фермерский журнал, ездит в командировки, встречаясь с крестьянами и чиновниками, выполняет домашнюю работу, занимается детьми, сажает и выращивает овощи и фрукты на даче), он все равно как бы ничего и не достиг в жизни. Что он стоит на одном месте. Что его давно уже разлюбила жена, а он разлюбил ее. Что дети живут какой-то своей жизнью и ждут от него только денег. Что журнал, который он выпускает, никому не нужен, поскольку в России полным-полно аналогичных журналов. Что ему живется скучно и неинтересно, и что из его жизни навсегда, кажется, ушла радость. Что его не радует ничего.

От такого вывода он стал задыхаться. Ему показалось, что он вообще близок к смерти. Что ему всего-то сорок лет, а жизнь словно закончилась. И все самое яркое, интересное осталось позади. Его пылкая и страстная любовь к Людмиле, рождение детей, открытие журнала, ощущение полезности и полноты жизни – все в прошлом.

И тогда он задал себе вопрос: а как бы он хотел жить? Как и с кем? Что ему нужно для того, чтобы почувствовать себя счастливым?

И вот как только он задал себе этот вопрос, так сразу его внутреннее обоняние уловило жирный, масляный скипидарный запах красок, а внутренним зрением он увидел коробки акварелей, упаковки бумаги, холсты, натянутые на подрамники, готовые превратиться в живые, дышащие свежими красками картины.

Он всегда хотел рисовать. Это был зуд. Приятный и будоражащий зуд. Возможно, возьми он кисть в руки – и это наваждение, это волшебство приближения к счастью исчезнет, но как попробовать? Что нужно сделать, чтобы это проверить?

Он никогда и нигде не учился рисованию. Но рисовал всегда, везде и на всем. Карандашные рисунки, зарисовки углем или сепией, шуршание рисующей твердости по бумаге, рождение новых линий, штрихов, образов. А сколько волшебства и неожиданных открытий дарила ему живая, трепетная, нежная и текучая прозрачная акварель! Сколько оттенков, плавных переходов от одного цвета к другому радовали его, питали его воображение!