Серебряная пуля в сердце

Пили чай, говорили обо всем и ни о чем, затронули несколько не связанных между собой тем – новая конституция Египта, израильско-палестинский вопрос, предстоящие снегопады, выставка детского рисунка в Центральной детской художественной школе, ставшая неожиданно известной картина художника Яхнина «Бездомная курица», которая явилась своеобразной аллегорией образа петербургского искусства. О «Бездомной курице» рассказал, конечно же, тоном всезнайки Хлуднев. Дмитрий, ничего не слышавший об этой картине, сказал, что непременно найдет информацию о ней в Интернете. Потом, вероятно, для того, чтобы уколоть адвокатское братство, а вместе с ним и Лизу, сказал, продолжая тему Интернета, что как-то раз его приятель обратился к одному известному адвокату, чтобы задать ему вопрос, связанный с получением европейского гражданства, на что адвокат ответил, что всю интересующую его информацию он может получить в Интернете…

Дмитрий видел, что Лиза нервничает. Возможно, она уже и пожалела сто раз, что решилась на такой неприглядный поступок – застать своего клиента врасплох, чтобы выяснить, так ли уж хороши его работы, чтобы за них платили большие деньги, но дело было сделано, и теперь ему, Дмитрию, не оставалось ничего другого, как удовлетворить ее любопытство. Что ж, пусть…

– Я снова поставлю чайник, чтобы угостить вас уже другим, не менее прекрасным чаем, – сказал, улыбаясь, Дмитрий своим гостям, – а сейчас приглашаю вас посмотреть мои работы.

Он встал и, сделав знак, чтобы гости следовали за ним, направился к двери, ведущей в комнату, где он проводил практически все свое время.

– Пожалуйста… – Он первым вошел в мастерскую и включил свет. И первый звук, который он услышал, было «ах!» Лизы. Она стояла напротив стены, увешанной небольшими натюрмортами, и в изумлении качала головой.

– Боже, Дима… – вырвалось у нее, и Дмитрий почувствовал некоторую даже неловкость за Лизу, за женщину, которая какое-то время была к нему благосклонна, как к человеку, и внутри себя или общаясь со своими коллегами, называла его просто Димой, а потом, усомнившись в его словах и способностях и напридумав себе бог знает что, забыла об этой своей привычке и даже стала испытывать к нему неприязненные чувства.

Вероятно, она тоже, назвав его по имени, словно очнулась и поправила себя:

– Дмитрий… Боже… Я, конечно, не художник… Но ваши натюрморты… Вот эти пионы, а хризантемы! И все это – акварель?

– Ну да… – пожал плечами Дмитрий, испытывая гордость за то, что он не разочаровал Лизу.

– Вода и краски! Потрясающе… Признаться, я и не ожидала…

Хлуднев, казалось, тоже испытывал гамму чувств. Он стоял в углу мастерской, откуда ему были видны все развешанные на стенах и расставленные на всем свободном пространстве работы (как законченные, так и находящиеся в процессе создания), и молча потирал большим пальцем правой руки подбородок, изредка нервно покачивая головой.

– Я видел работы в подобном стиле у Елены Базановой, – наконец изрек он. – Это очень сложная и вместе с тем простая техника. Вы у кого учились?

– Ни у кого, – ответил Дмитрий, испытывая неловкость от того, что он признался в собственном дилетантизме.

Больше всего он не хотел, чтобы в его доме прозвучало обидное для него слово «самоучка». Он не любил это слово, и оно прозвучало. Вонзилось ему в мозг, как острое шило. Это произнес Хлуднев. Просто так, чтобы причинить ему немного боли, чтобы (вряд ли он это осознал) признаться в собственной зависти.

Лиза, не обратившая внимания на эту развернувшуюся флагами двух художественных личностей войну, вдруг подошла совсем близко к Дмитрию и взмолилась, ухватив его в каком-то одухотворенном порыве за обе руки:

– Дмитрий, прошу вас, не продавайте никому вот эти пионы, эти розы… И маки, конечно же! Они как живые! Умираю – хочу! Понимаю, что наверняка опоздала, что у вас уже есть на них покупатели, но прошу вас – откажите им, скажите, что, я не знаю, у вас их украли… Или придумайте еще что-нибудь. Я заплачу любые деньги!

Тут она вдруг вспомнила о существовании Хлуднева, и лицо ее запылало. Ей стало стыдно за поведение, которое она позволила себе в присутствии совершенно чужого для нее и случайного человека. Она тотчас решила взять себя в руки, повернулась к Хлудневу и сказала:

– Не правда ли, прекрасные акварели? Что скажете, Константин Григорьевич?

17

Глафира вышла на улицу, и морозный ветер остудил ее пылающие щеки. В квартире Антона Белова, куда он пригласил ее вместо того, чтобы встретиться в кафе, было жарко и пахло подгоревшим молоком.

– Вы извините, что я не смог встретиться с вами в нейтральном месте, но жене позвонили из поликлиники, там пришли анализы дочки… Словом, мне пришлось остаться дома. Но ничего, я думаю, мы можем и тут поговорить…

Это был высокий, приятной наружности мужчина лет сорока пяти, с каштановыми волнистыми волосами. Он встретил Глафиру в спортивных черных штанах и чистой клетчатой рубашке. Совершенно домашний, мягкий человек – таким он предстал перед Глашей и сразу понравился ей.