Серебряная равнина

— Черта лысого! Кладу трубку, — крикнул Рабас.

Сведений о танках не было. Рабас не находил себе моста — садился, вскакивал, снова садился, теребил Ковачука, требуя, чтобы тот узнал, прорвались ли наконец танки через огневой заслон. Но радист никак не мог установить связи с командирской машиной.

— Это бордель! — орал Рабас.

Ковачук отчаянно замахал рукой, показывая, чтобы капитан не мешал.

— Соединился?

— Пан капитан, идут! Идут!

Возбужденный, разгоряченный, Рабас отдавал приказы. Как только вокруг Сырца стали сжиматься клещи, одно плечо которых образовали роты Рабаса, а второе — легкие танки, немцы обратились в бегство.

Рабас обнял Станека толстыми ручищами.

— Это и твоя заслуга, Ирка. А я иногда, грешным делом, думал, что у тебя в башке только твое фортепьяно. Дружище! Дружище дорогой! — Станек смущенно улыбался. Рабас расплылся еще больше. — Ирка, скажу честно, я вас, связистов, вообще не ждал. Ведь вы, бедолаги, должны были пробираться через такие места. Но ты уже пришел в себя, правда?

— Пожалуй.

— Что значит, пожалуй? Не пугай. Хочешь водки? Не хочешь? Черт побери, пожелай же хоть чего-нибудь! — Рабас нервозно переступал перед Станеком с ноги на ногу. — Тебе плохо? Нет? Правда, нет?

— Да нет.

— Ну слава богу, что ты снова… Ты мне пока телефон оставишь, правда? Я ведь буду перемещаться… Ты будешь ругаться, но мне надо…

— …чтобы я провел линию на новый КП, — сказал Станек, — И опять в пекло. Не смотри на меня жалостливыми глазами, Карел. Я сам знаю, что я должен делать. — Он вынул из планшета карту и, примостив ее на колене, стал наносить схему новой телефонной сети.

Батальон Рабаса вырвался из опасного места и вышел на очередной, пятый рубеж. Здесь, в центре города, все три батальона бригады остановились, получив приказ занять круговую оборону и двигаться дальше только утром.

Никто из солдат не спал. Огненные сполохи прорезывали небо. Силуэты домов и железобетонные скелеты развалин были окрашены в карминовый цвет. Киев горел. Огонь гудел, проносясь над городом обжигающим вихрем, от жара лопались стекла, из оконных проемов на бульвары выплескивались языки пламени. С шипением взлетали сигнальные ракеты, казалось, что они — искры этого огромного пожара. Высоко в небо бил фонтан горящей нефти. Словно живой, он дрожал, метался, напоминая собой гигантское существо с взъерошенной шерстью, нависшее над городом.

Вокроуглицкий жмурил воспаленные от постоянного недосыпания глаза, но жар проникал в них сквозь веки.

Воздух сотрясали мощные взрывы. Проваливались крыши домов, шатались голые стены, качались целые улицы.

— Немецкое «прости», — бесцветно проронил Галирж.

— А что мы, Джони? Так и будем стоять тут, в стороне от сражения? — отозвался Вокроуглицкий.

Галирж сухо усмехнулся:

— Это уже не сражение, это месть…

Вокроуглицкий крикнул:

— А мы, Джони, не шевельнем и пальцем?

Столб горящей нефти поднимался все выше и выше. Вместе с ним в небо поднималась дымная гарь. Черный балдахин над городом становился толще, тяжелее. Из него сыпался пепел.

— Джони, ради бога, неужели мы будем бездействовать?

Немцы бежали, крались от тени к тени. Некоторые взбирались на крыши и стреляли оттуда. В ущельях улиц царил хаос — суматоха, дым, пальба, крики.

Советские войска продвигались по отведенному им коридору быстрее, чем предполагал генеральный план наступления, и это ускоренное движение внешнего кольца окружения требовало, чтобы внутреннее кольцо двигалось с такой же скоростью.

Командующий 38-й армией генерал-полковник Москаленко ночью отдал новый приказ полковнику Свободе: продолжать наступление независимо от соседей слева и справа, действовать так, чтобы к рассвету шестого ноября Киев был полностью освобожден.

Сразу после получения приказа танковый батальон бригады вместе с автоматчиками стал пробиваться к Днепру. С рассветом выступили оба стрелковых батальона. За батальонами следовал штаб. Старенький автомобиль, в котором находились Галирж и Вокроуглицкий, выехал на пустой бульвар. Всюду развалины, дымящиеся пожарища. Из груды обломков вылез старик. Увидев приближающуюся машину, он упал на колени, белая голова склонилась до самой земли.

— Джони, что этот человек делает?

— Благодарит нас за освобождение… — ответил Галирж.

Руки старца не в состоянии были сделать то, что повелевало сердце: сотворить благодарственную молитву. Они тряслись от кончиков пальцев до самых плеч, и тогда белая голова снова склонилась к земле.

— Нас? Почему же именно нас? — В голосе Вокроуглицкого слышалось волнение.

— Освобожденные благодарят всех подряд. Так бывает всегда… — сухо сказал Галирж.

— Это все? Стоило нам пробиться в центр города — и все? Это невозможно, Джони!

— Осталось немного…

— Сталинград держался полгода… я полагал, что Киев в лучшем случае… ну, месяц, два. Нет, это еще не все. Немцы могут снова перегруппировать свои силы.

— Сомневаюсь, чтобы русские дали им на это время. Впрочем, что с тобой, Ота? Ты не радуешься, что немцы бегут? — В вопросе звучало искреннее удивление.

Вокроуглицкий посмотрел на Галиржа:

— Скажи, Джони, что ради этой победы сделали мы?

— Наши разведчики…