Серебряная Соколица (СИ)

Ой-ёй. Быть может, ещё не поздно тихо сбежать и вернуться в Кондому? Вести лекции и заниматься картотекой в научной библиотеке?

Покидая холод мавзолея, Ниоба обернулась напоследок. Из темноты пустых коридоров на неё кто-то смотрел. Свет отразился от зрачков. Всего мгновение, и он скрылся, оставив после себя озноб и чувство тревоги.

Глава 9. Мириам Эльбирин

Дождь барабанил по крыше, собираясь в желобах и потоками вливаясь в пруд. Музыкальную подвеску пришлось снять, ветер слишком старательно путал ленты, стуча палочками. Птицы, прячась от дождя, нашли укрытие на перекладинах под крышей. Распушившись, они жались к углу, спасаясь от ветра, присматривались к остаткам печенья в круглой чаше.

Укутавшись в накидку из грубой серой шерсти, Мириам сидела на циновке с чашкой чая в руках. Разламывая печенье, она сбрасывала крошки на салфетку для самых смелых пташек.

На душе было неспокойно.

По ночам ей чудилось, что вдоль пруда кто-то бродит. Нередко к пруду приходили дикие животные. Однажды во время медитации в её рукав заползла змея и пригрелась. Ужа она выпустила во двор рядом с домом, а о случившемся написала сестре.

Но бродящий у пруда зверь не был косулей или кабаном. Что-то хищное и недоброе бродило вдоль воды, подбираясь всё ближе к дому. Порой она просыпалась от ощущения чужого взгляда, но по утру не находила чужих следов у дома.

Капли разбивались о черепицу крыши, шумели в листьях ив, волновали поверхность пруда. К этим привычным звукам добавился ещё один. Мириам уловила его отголоски ещё до того, как гости появились из-за леса.

Паланкин несли шестеро слуг в серых ливреях. У некоторых свалились с голов капюшоны, и дождь немилосердно хлестал их по открытому лицу. Кожа слуг потемнела и огрубела, превратившись в растрескавшуюся корку, что маской закрывала лицо. Ступая в шаг, они несли паланкин, украшенный красным бархатом с золотыми кистями.

Мириам поджала губы. Дедушка словно намеренно стремился разозлить всех и каждого одним своим появлением.

Те, кто чтили Асху, не могли спокойно смотреть, как он использует своих работников, низведя их до уровня рабов. В мифологии отдельное место уделено Великому разделению, когда одни лэрты возвысились над другими и поработили их, за что Асха всех наказала. Одних за непомерную гордыню, других за слабость и повиновение.

Те, кто выбрали путь Луны, осуждали его за любовь к излишествам. Они проповедовали умеренность и независимость.

Даже почитатели святого Талиона едва ли могли оценить помпезную пышность, с которой он появлялся на людях.

Высокие дома при одном лишь взгляде на бывшего главу дома Эльбирин скрипели зубами. Несмотря на поражение в политической игре и гибель детей, он продолжал, с настырностью глупца, вмешиваться в их планы.

Благородные и более мелкие дома его просто не любили. Потому что он переманивал в свою свиту самых талантливых лэртов.

Едва ли во всех четырёх странах нашёлся бы лэрт, что испытывал к Акилону Эльбирину тёплые чувства. Разве что Мириам совсем чуть-чуть уважала дедушку. Больше ненавидела за то, что, увлёкшийся политическими играми, он допустил смерть её матери. Но всё же, когда стало известно, что Вилинария осквернили, дедушка был единственным, кто не побоялся встать на его защиту.

Паланкин опустился у деревянного настила, прозвенев колокольчиками. Птицы вмиг устремились под крышу, с любопытством поглядывая на незваных гостей. Дождь перешёл в морось. В камышах квакали лягушки.

Прежде чем ступить под крышу, молодой лэрт с гладкой кожей человека, что большую часть жизни провёл в подземных городах, низко поклонился и произнёс:

– Акилон Эльбирин просит прощения за вторжение, – начал он.

Не удержавшись от раздраженного вздоха, Мириам жестом остановила его и громко, чтобы слышали в палантине, сказала:

– Дедушка, к чему этот цирк?

– К тому, что всё должно делаться по правилам! – донеслось из-за бархатной занавески.

– Тебе известно о существовании правил? – изобразила она удивление и улыбнулась, когда дедушка выглянул наружу. – Пойду поставлю чайник.

– Не стоит, у нас всё с собой, – отмахнулся он, выбираясь из паланкина.

Слуги вмиг достали из сундуков низкий столик, выкрашенный в красный, с фениксом, покрытым сусальным золотом, на столешнице. На него поставили чайный набор из тончайшего фарфора. На пузатом боку чайника красовался изящный узор в виде пары птах на узловатых ветвях.

– Подарок Нинилит? – спросила она, наблюдая, как слуга укладывает толстую подушку на циновки и помогает Акилону сесть.

Кожа дедушки истончилась, приобрела серовато-жёлтый оттенок. Глубокие коричневые морщины избороздили лицо. Даже чёрная склера глаз утратила ониксовый оттенок, её пронзили жёлто-коричневые прожилки, а золотисто-зелёная радужка, словно подёрнутая пеленой, утратила яркость.

– Дорогая моя Нинилит, – с теплом глядя на пиалы с чаем, проговорил Акилон. – Она была совсем малышкой, когда меня наказали, наверное, оттого испытывает ко мне меньше ненависти, нежели остальные внуки.