Серебряная свадьба полковника Матова (сборник)

Мы вздрогнули от неожиданно раздавшегося возгласа:

— Где же Богдан! Неужели его нет?

Это дядя Вангел привел двух остальных лошадей. Почтительным поклоном, с подкупающей мягкой улыбкой он здоровается с турецкими чиновниками.

Мать смотрит на него спокойно, хотя готова расплакаться.

Вместо матери, от прилива какой-то необычайной нежности к ней, расплакался я. Она притянула меня за руку, утешает:

— Успокойся, сынок, молчи… О чем плакать?

— Странно, — бормочет дядя Вангел. — Ведь на сегодня условились, на малую пречистую.

Мать смотрит на него испуганно, беспомощно. Пальцы у ней горят. Она не отвечает, ведь он и сам видит, что к нам никто не идет.

Тягостная минута. У меня текут слезы, и я почти кричу:

— Мама! А папа придет?

Мать вдруг затрепетала и стиснула мне руку.

— Придет, сынок, придет! — говорит она чуть слышно, каким-то странным голосом — не то в нем радость, не то печаль. Это похоже на облегченный вздох человека, который неожиданно глотнул свежего, холодного воздуха.

Она увидела — за рекой на дороге, ведущей от белых домиков вниз, появились две фигуры — двое мужчин. Они подошли к мосту. Один из них штатский, другой офицер. Болгарский солдат, подняв ружье, отдает им честь. Турок на нашей стороне делает то же самое. Офицер молод, невысок, худощав. Штатский — рослый мужчина, почти гигант. Он в широкополой соломенной шляпе. Движения рук размашисты. Слышен и голос его — мощный, ясный, отчетливый.

Мне знаком этот голос, я хорошо его помню. И смех, и широкие шаги — все.

— Вот и наш папа! — весело восклицает мать, когда те двое перешли через мост и направились к нам.

Я едва мог охватить гиганта взглядом, глаза у меня расширились от радости, а сердце бешено и неровно заколотилось. Я вырвался от матери и побежал ему навстречу. Продолжая разговаривать с офицером, он взял меня на руки.

На крыльцо казармы вышел турецкий офицер и, приветственно помахав рукой, медленно спустился вниз. Здесь он здоровается с болгарским пограничником и жмет руку отцу, который приветствует его по-турецки:

— Да подаст вам аллах здоровья и жизни на многие дни!

Только после этого отец прижимает меня к своему лицу, целует и направляется к матери. Мать, поправив платок на голове и одернув свое шелковое платье с красивым собственноручно вышитым пестрым фартуком, тоже делает несколько шагов навстречу. По ее легкому покашливанию я понимаю, что она взволнована. Отец тихо смеется.

— Вот и мать! — говорит он, скорее всего, чтобы что-нибудь сказать, и ставит меня на землю.

Его широкая ладонь протянута для торопливого рукопожатия. Затем мать поднимается на цыпочки, и они целуются сначала в щеки, потом в губы. Мать украдкой вытирает слезы концом фартука. Подходит офицер.

— Моя жена, — глухо роняет отец, видимо, тоже взволнованный.

Мать здоровается с офицером за руку, не глядя ему в лицо от смущения и от слез.

— Пусть поплачет, — вмешивается отец. — Она тоже натерпелась немало.

— Теперь начнете новую жизнь, госпожа, — говорит сочувственно офицер. — Свободную жизнь.

— Свободную жизнь, — повторяет отец. — Знаете, мы вместе жили два года. Потом у меня год тюрьмы. За ним — год в деревне, и напоследок год в эмиграции в Болгарии. А она в деревне одна с малым ребенком.

— Ну, да ведь все это позади, — радостно заключает офицер.

— А ты, парень, — словно только теперь вспоминает обо мне отец и опять подбрасывает меня высоко над головой, — слушаешься маму?

— Слушается меня, слушается, — быстро говорит мать с широкой, но слегка грустной улыбкой на бледном лице, — Милко хороший мальчик.

И она засмеялась, уже вполне, счастливая.

Подошли дедушка Продан и дядя Вангел, поздоровались с отцом и тоже поцеловались.

Отец немедля приступил к делу. Где лошади? Не очень ли они заморились? Сегодня мы переночуем за рекой, на болгарском посту. Утром кони и провожатые вернутся обратно, а мы поедем дальше на других лошадях. Надеюсь, достопочтенный эфенди ничего не имеет против?

Турки — оба таможенника и офицер — смотрят на моего отца с уважением. Ведь он говорит по-турецки лучше их, учился в Салониках. Очкастый таможенник подал документы. Все в порядке. Отец документы взял и стал читать. От этого турки совсем расчувствовались. Потом он вынул портсигар и угостил всех папиросами. Курят, хвалят табак. Для них Булгаристан — страна изобилия.

Расспрашивают о новостях. Их восхищает этот "би-юк адам" — большой человек — Стамболов. Здорово он проучил русских…[45] Отец оказался общительным и словоохотливым собеседником. После оживленного разговора он дал распоряжение дедушке Продану и дяде Вангелу привести лошадей. Осмотр прошел без придирок, почти что только для виду.

— А теперь, — сказал отец своим громким басом, — прощайте, эфенди, да подаст вам аллах жизни и здоровья!

Лошади уже спускаются к мосту. Я держусь за юбку матери. После слов отца: "Прощайте, эфенди", — она схватила меня за руку и быстро двинулась вслед за лошадьми.

— Хороший народ, — промолвил отец, догнав нас. — Только правители у них плохие.

Он взял меня за другую руку и нежно потряс ее. "Как я соскучился по тебе!" — словно говорило это рукопожатие.