Серебряная тоска

Руслан почувствовал, как его ухватили подмышки и усадили на что-то мягкое. "Не сверзиться бы", - слабо подумал Руслан. Он слегка приоткрыл глаза и успокоился - отсюда - из глубокого кресла у стены - он не сверзится.

- Пока, Русик.

- Бввв, - ответил Руслан.

- Однако, накачали мы его, - эхом прозвучал голос не то Кольки, не то Серёжки.

Дальнейшее для Русланчика утонуло.

Открыв дверь ключём и войдя в квартиру, я удивился, что в прихожей полутемно, как, впрочем и во всей квартире. Я прошёл в комнату и чуть было не споткнулся о ноги Руслана. Я включил свет. Русланчик дремал в кресле, по-детски причмокивая во сне губами.

- Не рановато ли спать устроились, молодой человек? - с напускной суровостью спросил я.

- Мя-а, - просыпаясь, ответил Руслан.

- Держи, - я протянул ему гвоздики.

- Эт чего?

- А это тебе.

- От мамы?

- От меня, дубина. - Я наклонился и поцеловал его в губы. От Руслана приятно пахло коньяком.

- Ты где это успел нализаться?

- Представь себе, в этой комнате.

Я огляделся. На столе стояла пустая бутылка из-под армянского коньяка, три рюмки и поднос с бутербродами. Вот гадина! Нализался, как институтка, и без меня.

- Приходили пацаны? - спросил я.

- Колька слямзил де-то бутылку коняка, - промямлил Руслан. - А мы её выпили. Чё ж на неё смотреть, шо ли? - развил он свою мысль.

- Зачем Кольке лямзить коньяк? Он и так у себя в кооперативе деньги лопатой гребёт.

- Не, так я ж соврал. Ты чё, не понял?

- А соврал зачем?

- Шоб весело было. Спасиб те за цветы. Нагнис.

Я нагнулся, и Руслан, ухватив меня за шею, притянул к себе и поцеловал.

- Как было у мамы? - спросил он.

- Мрак. А ещё она нам пятьдесят рублей дала. Конкретно - тебе. На мой день рождения.

- Добрая она у тебя.

- Это она-то... - хотел было взорваться я. - Да. Она добрая. Но выносить её долго я всё равно не могу.

- Это потому, что ты один в семье. Вот у моих, кроме меня, ещё пятеро. Они меня и не трогают.

- Везёт тебе, татарчонок, - ласково сказал я.

- А мне, может, в детстве обидно было, что не мне всё внимание. Тем более, я ведь из детей старший. У-у, так бы и поубивал всю эту сопливую команду.

- Не смеши, Русланчик, - улыбнулся я. - Чтоб ты кого-то убил? Ни за что не поверю. Ты ж не волк, ты сам ягнёнок.

- Я-а ягнё-о-нок? - возмущённо заблеял Руслан.

- Ну конечно. Ягнёнок-спаситель. Вроде того, что спас мальчика Фрикса.

- А-а. Ягнёнок, с которого после шкуру сняли.

- Не шкуру, а руно. Золотое.

- Пусть золотое. Однако ж - сняли.

- С тебя-то шкуру снимать никто не собирается.

- Кто знает, кто знает...

- Я знаю. Я не допущу.

- Эт ты счас не допустишь. А вот как на парашюте приземлишься - хрен тебя знает.

- На каком парашюте? Ты всё ещё пьян.

- Ах, да... Я пьян. Можно я тебя ещё раз поцелую?

- А я тебя?

- Можно.

Мы поцеловались.

- Иудин поцелуй, - сказал Русланчик.

- Это ты мне?! - возмутился я.

- Это я себе. Но я не Иуда. Я Иона. В чреве кита. Серёги.

- Ты о чём?

- Я ж пьян. - Русланчик вдруг заплакал.

- Ты чего? - испугался я.

Русланчик обхватил меня за шею и продожал всхлипывать мне в плечо.

- Ничего, - выдавил он сквозь плач. - Счас пройдёт.

И у него действительно прощло. Да, упоили его кореша.

- Может, тебе спать пойти? - спросил я.

- Не, давай посидим. А потом пойдём. Только вместе, да?

- Конечно, - сказал я, погладив его вьющиеся волосы. - Конечно.

* * *

- Я с тобой не поеду, - заявила Наталья Николаевна.

- Вот как? - сказал Пушкин, готовый, впрочем, к такому повороту.

- Именно так. За свои блядские штучки расплачивайся сам. - Губы Натальи Николаевны превратились в две сплюснутые брусничины.

- И вы ещё, мадам, изволите толковать о блядстве?

Наталья Николаевна, слегка подёрнув плечами, пересекла комнату по диагонали и с видимой обессиленностью рухнула в кресло.

Пушкин неторопливо снял цилиндр, отстегнул крылатку и стянул перчатки.

- Не поедете, значит? Это хорошо.

Наталья Николаевна ревниво встрепенулась в кресле.

- Хорошо? Значит, вам хорошо? Значит, вы даже рады?

- Я? Рад? Да, рад. А вы хотели б, чтоб я был несчастен? Дескать, уезжаю от красавицы-жены в тьму-таракань... Да Боже мой, какая скука... Да я там тысячу прекрасных вещей напишу, которых не мог написать рядом с вами... Вы меня опошлили... Во что я превратился? В бездарного ревнивого рогоносца?

Наталья Николаевна вспыхнула, поднялась из кресла.

- Так вот, сударь, если вы так оскорбительно-откровенны, позвольте быть откровенной и мне: любить я вас никогда не любила, но и рогоносца из вас никогда не делала. Можете назвать меня проституткой, только денег я особых с вами не получила. А, в общем, мы друг друга стоим - вы женились на самой красивой женщине Петербурга, я вышла замуж за величайшего поэта России. Та же сделка, только в профиль.

- Не совсем, - тихо ответил Пушкин. - Вся разница в том, что я любил и люблю тебя, Наташа.

- Ну и люби, - неожиданно спокойно сказала Наталья Николаевна. - Но не требуй, чтобы я ехала с тобою. Я - женщина. Я живу в особом пространстве. Мой мир - это Петербург, это балы, это театры, салоны, это красивые мужчины...

- Дантес, например, да?