Серебряная ветка

— Потому что я знал твоего отца и судьба твоя меня заботит… Хорошо ли ты осведомлен о положении в Британии и много ли знаешь об императоре Караузии? Что, в общем, одно и то же.

— Боюсь, очень мало.

— Тогда слушай. Вдруг да тебе это поможет разобраться. Прежде всего не воображай, будто Караузий сделан из того же теста, что и те императоры, которые захватили власть на полгода и с которыми мы имели дело до того, как Диоклетиан и Максимиан разделили пурпур между собой. Нет! Караузий — сын германца и гибернийки, а такая смесь способна высечь искру. Он родился и рос в одном из поселений, какие давно уже основали для торговли в Гибернии[1] манопийцы с Германского моря, и к народу своего отца вернулся лишь взрослым. Когда я впервые увидел его, он был лоцманом на реке Скальда. Позднее он попал в легионы — одни боги ведают, каким образом. Служил в Галлии и Иллирии, участвовал в Персидской войне под командованием императора Кара. И все время продвигался вверх. Он был одним из ближайших помощников Максимиана, когда тот подавлял восстания в восточной Галлии, и покрыл себя такой славой, что Максимиан, памятуя о его морском опыте, поручил ему командование флотом, стоящим в Гезориаке, и велел очистить северные моря от кишащих там саксов.

Лициний вдруг умолк, очевидно погрузившись в воспоминания. Подождав немного, Юстин почтительно напомнил:

— Кажется, ходили слухи, что Караузий беспрепятственно п-пропустил Морских Волков, дал им пограбить, а потом напал на них, когда они возвращались с богатой добычей?

— Так и было, но он, кстати, и не подумал отослать хотя бы часть добычи в Рим. Именно это, если не ошибаюсь, и возбудило гнев Максимиана. Впрочем, нам уже не узнать, насколько справедливы подобные слухи. Так или иначе, Максимиан приговорил Караузия к смертной казни. Но тот вовремя проведал об этом и удрал в Британию, а за ним последовал и весь флот. За такими, как он, люди всегда следуют очень охотно. К тому времени как официальный приказ о его казни достиг Гезориака, Караузий уже успел поладить с правителем Британии и объявил себя императором, имея за спиной три британских легиона и большое войско из Галлии и Нижней Германии, а также галеры, бороздящие море между ним и палачом. Причем галеры и моряки такие, какие Максимиану даже не снились. Так что в конце концов Максимиану ничего не оставалось, как помириться с Караузием и признать его братом-императором.

— Да, но мира все равно не получилось, — вырвалось у Юстина.

— Верно. И по моему мнению, победы Констанция этой весной в Северной Галлии позорят нас больше, чем поражение. Молодой цезарь тут не виноват, он такой же подневольный, как и все мы. Хотя когда-нибудь он и займет место Максимиана… Что ж, мир с грехом пополам сохраняется. Но разумеется, в любой момент пожар может запылать, и тогда да помогут всем нам боги уцелеть в огне. — Лициний встал, отодвинул табурет и отвернулся к окну. — И все равно, Юстин, как ни странно, я тебе немного завидую.

— Он вам нравится?

Ему до сих пор не забыть, как Лициний стоял и глядел в окно, освещенное луной.

— Уж не знаю, как это получилось, — проговорил он, — но я пошел бы за ним в пасть самого Эреба[2].

Лициний повернулся лицом к лампе, и разговор прекратился, но когда Юстин выходил, Лициний задержал его в дверях:

— Если тебе доведется разговаривать с этим замечательным человеком, передай ему от меня привет и спроси, помнит ли он кабана, которого мы вместе убили ниже соснового леса у третьей излучины Скальды.

Вряд ли, подумалось тогда Юстину, младшему лекарю представится случай передать привет императору Караузию.

Юстин очнулся от грез и вернулся к действительности: теперь галера шла среди бревенчато-каменных пристаней — мимо судостроительных площадок, мимо навесов для баркасов, мимо оружейных мастерских. Она с трудом пробиралась между другими галерами, стоявшими на якоре в водах гавани. В ноздри ударила смесь сильных запахов: дегтя, пропитанной солью древесины, раскаленного металла. И надо всем, перекрывая удары весел и стремительный плеск воды, стоял неумолчный, как в улье, гул работающих рубанков и пил и ударов молотов по наковальням — звуки, свойственные докам во всем мире. А над головой уже возвышались, как борта огромных кораблей, крепостные стены Рутупий, с серой, не вполне еще просохшей новой кладкой, и в середине крепости поднималась увенчанная сигнальным огнем башня-маяк.

Позднее, после того как Юстин сошел на берег и явился к коменданту и старшему лекарю, после того как оставил свою сумку в отведенной ему комнатке в командирском доме, он отправился на поиски бани, но, заблудившись в дебрях тесно застроенной недружелюбной громады крепости, неожиданно очутился перед башней.

Конечно, маяк уступал в размерах александрийскому фаросу, но вот так, вблизи, от него все равно перехватывало дыхание. Посредине поднимался цоколь каменной кладки, в четыре-пять раз превышающий рост человека, размерами с восьмидесяти-весельную галеру, а из центра ввысь уходила башня из того же серого камня.