Серебряная звезда

За прошедшие годы мы переезжали в Венис-Бич, в Таос, в Сан-Хосе, в Таксон и в такие маленькие места, о которых большинство людей никогда не слышали, например, в Бисби и Лост-Лейк. Перед тем как приехать в Пасадену, мы двинулись в Сиэттл, поскольку мама думала, что жизнь в доме-корабле даст взлет ее творческой энергии. Оказавшись там, мы обнаружили, что плавучие дома более дорогие, чем мы думали, и все закончилось заплесневелой квартирой. Там мама постоянно жаловалась на дождь. Через три месяца мы уехали.

Мы с Лиз много времени проводили в одиночестве, но никогда не отправлялись в путешествие без мамы. В этом нет ничего особенного, но все-таки было интересно, что нас ждет, когда мы приедем в Виргинию. Мама ничего хорошего об этом месте не рассказывала. Она твердила о слабоумных, которые водили машины с мятыми крыльями, а также о людях, которые пьют виски с мятной водой, живут в больших старых домах, продают портреты предков, чтобы платить налоги и кормить своих английских гончих, и все еще вспоминают о днях, когда цветные знали свое место. Все это было давным-давно, с тех пор многое изменилось, и я считала, что Байлер тоже должен был стать другим.

Погасив свет, мы с Лиз улеглись рядышком. Сколько себя помню, я всегда спала вместе с сестрой. Это началось с тех пор, как мы уехали из Виргинии и мама сообразила, что если положить меня к Лиз, то я перестану плакать. Позднее мы довольно долго жили в мотелях в номере только с двумя кроватями или в квартирах с опускающейся кроватью. В Лост-Лейке мы спали в такой узкой кровати, что должны были поворачиваться лицом в одну сторону, и тот, кто лежал сзади, закидывал руку на того, кто впереди. Потому что в противном случае все кончалось тем, что мы стягивали одеяло друг с друга. Если у меня затекала рука, то я слегка подталкивала локтем уже заснувшую Лиз и мы обе одновременно переворачивались. У большинства детей были свои кровати, и кое-кто мог бы подумать, будто спать вместе с сестрой это странно – не говоря о том, что тесно, – но я это любила. Ты никогда не чувствуешь себя одинокой ночью, и рядом всегда есть тот, с кем можно поговорить. Самый лучший разговор в темноте, шепотом.

– Думаешь, нам понравится Виргиния? – спросила я.

– Тебе, Бин, понравится.

– Мама ее ненавидела.

– Она находила что-то плохое в любом месте, где бы мы ни жили.

Как обычно, я быстро заснула, вскоре проснулась, выпрыгнув из кровати с таким шумом, словно впереди важный день и нельзя тратить время впустую. Лиз тоже встала, включила свет и села у кухонного стола.

– Мы должны написать маме письмо, – произнесла она.

Пока я разогревала наши куриные пироги и наливала последний апельсиновый сок, Лиз трудилась над письмом. Она сказала, что должна написать его таким образом, чтобы никто, кроме мамы, не смог бы его понять.

Письмо получилось такое:

Дорогая Дама Червей!

Из-за неожиданного присутствия в окрестностях «похитителей детей» мы решили, что благоразумно освободить помещение и нанести визит Безумному Шляпнику Тинсли и Соне Марте. Мы будем ждать тебя в Зазеркалье, в твоем старом любимом месте, которое является землей Слабых На Голову, где родилась Бин.

С любовью,

Туидлиди и Туидлидум.

Мы оставили письмо на кухонном столе. Подложили его под расписанную синими ирисами кружку, которую сделала мама, когда увлекалась керамикой.

Глава 4

Из автобуса, прибывшего на станцию, вышли два человека, и мы сели на их места впереди справа, где был лучший обзор. Лиз позволила мне сесть у окна, и я держала Фидо в его банке с капелькой воды на дне, с перевернутым блюдечком, на котором он мог лежать и с дырочками, проковырянными в крышке, чтобы он дышал.

Когда мы отъехали, я стала смотреть в окно, надеясь, что вдруг мама вернулась и бежит по улице, а мы еще не уехали в неизвестное место. Но улица была пуста.