Серебряное озеро

Бросив прощальный взгляд назад, Либоц спустился с той стороны горы, где его ожидал иной пейзаж, с холмами и перелесками, и где всего через час ходьбы он сидел за чашкой кофе на постоялом дворе. Тут его не знали, а потому он надеялся на дружеский прием, однако людям достаточно было посмотреть на него, как они мрачнели и умолкали, зато никто не решался обратиться к нему и тем более его унизить. На нем и тут стояла отметина, однако он хотя бы чувствовал себя под защитой.

Рядом с постоялым двором остановилась двуколка, и в него вошел городской провизор. Похоже, встреча с адвокатом не слишком обрадовала его, но ему хотелось поговорить, и он удовольствовался для этого отверженным. Они болтали о том о сем, провизор выудил у Либоца кое-какие откровения, и здесь, по другую сторону гор, адвоката потянуло на размышления о происходившем там.

— Почему люди злились на меня? — наконец спросил он, требуя в двух словах разрешить всё.

— Трудно сказать, — непринужденно отвечал провизор, — просто им тошно было на тебя смотреть, да и фамилия твоя вызывала раздражение, ведь язык сломаешь выговаривать «Либоц»… звался бы ты Лобицем, и то было бы лучше, по крайней мере, похоже на название шахты или железнодорожной станции. Впрочем, люди сами не знают, почему кто-то вызывает у них любовь, а кто-то — ненависть. Не подумай, что им нравился этот мошенник Шёгрен, вовсе нет… они помогали ему, только чтобы насолить тебе, так что теперь, в твое отсутствие, его корабль благополучно затонет. Им нужно было прежде всего освободить своего Варавву, но скоро они его снова посадят за решетку… просто сначала надо было его освободить. Асканий очень вовремя умер…

— Как?! Асканий умер?

— Да, а ты не знал?

— Нет!

— Он умер от синильной кислоты, но это недоказуемо… уж очень хитро он все обставил.

Либоц совсем упал духом, провизор же поднялся из-за стола.

— Ты знаешь, какое у тебя было прозвище?

Либоц знал, но промолчал в ответ.

— Козел отпущения. И что самое смешное, стоило двум горожанам повздорить между собой, как они примирялись, если только заходил разговор о тебе.

— Странно.

— Они набрасывались на тебя, выплескивали свою ненависть к тебе и твоей конторе, и их раздражение друг к другу улетучивалось. А еще я знаю двух неполадивших супругов, которые собирались разводиться…

— Не иначе как красильщик, который приходил ко мне.

— Именно! Когда он вернулся домой, то так честил тебя, что это понравилось его жене и они снова поладили.

— Чудное дело!

— Такие чудные дела творятся на свете постоянно… А еще в городе родилась присказка. Если кто-нибудь добивался в чем-то успеха, он был обязан этим Либоцу. К примеру, каждый, кого избирали в муниципалитет, должен был «сказать спасибо Либоцу», а уж газетный редактор с женой и тремя детьми просто жили за счет карикатур на тебя.

— Он что, часто меня рисовал?

— А ты не знал?

— Понятия не имел!

— Врешь!

— У меня нет смелости врать.

— Ты просто несчастный, малодушный человек, поэтому все для тебя и обернулось скверно!

— Не так уж скверно!

— Да, говорят, у тебя водится чистоган… Можно перехватить взаймы?

Либоц улыбнулся этому беззаботному отношению к жизни и людям, к которым другие относились столь серьезно… все-таки удивительно по-разному складываются человеческие судьбы, а почему — не объяснишь… так уж заведено. Он снова улыбнулся, но ничего не ответил.

Провизор стал натягивать сюртук, при этом неумолчно разглагольствуя:

— Этот Черне тоже хорош гусь, а ведь Асканий до последнего ему доверял. Представь себе, чтобы досадить наследникам, он исчеркал все зеркала то ли алмазом, то ли горным хрусталем. Там было множество совершенно дурацких изречений, но попадались и такие: «Не суди людей по наружности» или «Ч-не (то бишь Черне) достойный человек, тогда как Л-ц (то бишь ты) вызывает подозрения». Между прочим, прокурор получил по завещанию кругленькую сумму, причем там значится: «От Аскания — его единственному другу на всем белом свете».

— Господи, как все странно!

— Тебя подвезти?

— Спасибо, дружище, я лучше пройдусь пешком!

— В таком разе прощай!

И Либоц продолжил свой путь навстречу новой судьбе, которую нетрудно было предугадать, но которая более не страшила его.