Серебряные коньки

– Эх ты, Воост, – резко возразил другой мальчик, – опять попал пальцем в небо! Да это гусятница Гретель ищет крыс.

– Ну и что же? – пискнул Воост. – А разве она не куча тряпья, хотел бы я знать?

– Ха-ха-ха! Молодец, Воост! Получишь медаль за остроумие, если будешь продолжать в том же духе.

– Но, будь здесь ее брат Ханс, ты получил бы кое-что другое. Держу пари, что получил бы! – сказал один закутанный малыш, страдающий насморком.

Однако Ханса здесь не было, поэтому Воост мог позволить себе опровергнуть обидное предположение.

– А кто на него обращает внимание, сопляк-чихала? Да я в любую минуту вздую дюжину таких, как он, и тебя в придачу!

– Ты вздуешь? Ты? Ну, это мы еще посмотрим! – И в доказательство своих слов «сопляк» во весь опор покатил прочь.

Тут поступило предложение погнаться за тремя самыми старшими учениками, и все, друзья и враги, хохоча до упаду, быстро объединились для общей цели.

Из всей этой радостной толпы только одна девочка вспомнила о темной маленькой фигурке, что лежала у «дома идиота».

Бедная, перепуганная Гретель! Она не думала о школьниках, хотя их веселый смех доносился до нее, как сквозь сон… «Как громки стоны за этим завешенным окном!» – думала она. Неужели чужие люди действительно убивают ее отца?

При этой мысли она вскочила на ноги с криком ужаса.

«Ах, нет! – всхлипнула она и снова опустилась на бугорок мерзлой земли, на котором сидела все время. – Мама и Ханс там. Они позаботятся о нем. Но какие они были бледные! Даже Ханс – и тот плакал!.. Почему старый сердитый меестер оставил его, а меня услал? – недоумевала она. – Я прижалась бы к маме и поцеловала бы ее. После этого она всегда гладит меня по головке и ласково говорит со мной, даже если перед тем сердилась… Как сейчас стало тихо! Ах, если умрут и отец, и Ханс, и мама, что я тогда буду делать?» И Гретель, дрожа от холода, закрыла лицо руками и зарыдала так, словно сердце у нее разрывалось.

За последние четыре дня бедной девочке пришлось нести непосильное бремя. Все это время она была для матери послушной маленькой служанкой. Днем утешала и подбодряла бедную женщину, помогая ей во всем, а долгими ночами дежурила вместе с нею. Она знала, что сейчас происходит что-то ужасное и таинственное, такое ужасное и таинственное, что даже ласковый, добрый Ханс не решился объяснить ей, в чем дело.

Потом явились и другие мысли. Почему Ханс ничего не сказал ей? Как не стыдно! Она не ребенок. Это она отняла у отца острый нож. Она даже отвлекла его от матери в ту ужасную ночь, когда Ханс, хотя он такой большой, не смог ей помочь. Так почему же с ней обращаются так, словно она ничего не умеет?

О, как тихо… и какой холод, какой жестокий холод! Если бы Анни Боуман не ушла в Амстердам, а осталась дома, Гретель не чувствовала бы себя такой одинокой. Как мерзнут ноги… Не от этих ли стонов ей кажется, будто она плывет по воздуху?..

Нет, так не годится… Матери с минуты на минуту может понадобиться ее помощь!

С трудом приподнявшись, Гретель села прямо, вытерла глаза и удивилась – удивилась, почему небо такое яркое и синее, удивилась тишине в домике и больше всего смеху, который то громче, то тише раздавался вдали.

Вскоре она снова упала на землю, и мысли все больше мешались и путались в ее помутившейся голове.

Какие странные губы у меестера! Как шуршит гнездо аиста на крыше, словно нашептывая ей что-то! Как блестели ножи в кожаном футляре – пожалуй, еще ярче, чем серебряные коньки. Если б она надела новую кофту, она бы так не дрожала. Эта новая кофта очень красивая… Единственная красивая вещь, которую Гретель носила в жизни. До сих пор Господь хранил ее отца. Он и теперь сохранит, только бы ушли те двое.

Ах, сейчас меестеры очутились на крыше! Они карабкаются на самый верх… Нет… это мама и Ханс… или аисты… Темно, ничего не разберешь. А бугорок трясется и качается так странно… Как нежно поют птички! Это, наверное, зимние птички – ведь воздух прямо кишит ледяными снежинками… Да тут не одна птичка… их целых двадцать… «Послушай их, мама!.. Разбуди меня, мама, перед состязаниями… я так устала все плакать и плакать…»

Чья-то рука твердо легла на ее плечо.

– Вставай, девочка! – крикнул ласковый голос. – Нельзя так лежать, ты замерзнешь.

Гретель медленно подняла голову. Хильда ван Глек наклонилась, глядя ей в лицо добрыми прекрасными глазами. Но Гретель это не показалось странным – ведь она и раньше не раз видела это во сне. А сейчас ей так хотелось спать!

Но ей и не снилось, что Хильда будет так грубо трясти ее, поднимать насильно, – не снилось, что она услышит, как Хильда твердит:

– Гретель! Гретель Бринкер! Проснись же, проснись! – Все это было наяву.

Гретель подняла глаза. Прелестная, хорошенькая девочка все так же трясла, терла, чуть не колотила ее. Наверное, все это сон. Да нет, вот и домик… гнездо аиста… и карета меестера у канала. Теперь Гретель все видела ясно.

В руках у нее покалывало, ноги дрожали… Хильда заставила ее сделать несколько шагов. Наконец Гретель начала приходить в себя.

– Я заснула, – пролепетала она, запинаясь, и, очень смущенная, обеими руками протерла глаза.