Серебряные письма

Ольга кивнула, понимая, о чем он говорит, она и сама чувствовала растерянность, а кроме того, страх. Ольга боялась, что однажды Сергей с его растворенным в крови природным рыцарством, с присущим ему идеализмом, с книжными представлениями о доблести и чести, скажет, что он сделал выбор.

И вот это случилось.

В тот день, в конце ноября, Ольга, раздобыв немного муки и картошки, вернулась домой. Когда стоявший у окна Сергей повернулся к ней, Ольга уже обо всем догадалась; в его глазах застыла решимость и глубокая печаль.

«Вот оно, – обмерла Ольга. – Сейчас он скажет».

Спокойным, негромким голосом Сергей сообщил, что он примкнул к Белому движению и вступил в Белую Добровольческую армию.

– Сережа, ведь ты не военный, ты фотограф! Ну какая армия?! Ты можешь и должен заниматься наукой, изобретать оптику, объективы, что там еще, – от отчаяния она запнулась и бессильно выдохнула: – Я не знаю!

Сергей улыбнулся:

– Я мужчина, Леля, и я все решил.

Ольга взмолилась:

– Брось все, умоляю тебя! Мы уедем из России, убежим за границу, продадим эту картину, у нас будут деньги, я все устрою!

Сергей молча обнял ее.

Ольга замолчала: вот это все, о чем она сейчас говорила, все, что она для них намечтала – спасение, счастливая жизнь, – невозможно. И никакая сила их любви не заставит Сергея переменить решение. Да и нет у нее права его уговаривать, испытывать его любовь; ведь она и любит его таким – рыцарем чести, который не может поступить иначе.

– Я должен уйти, Леля.

– Когда? – вздохнула Ольга.

– Завтра утром.

Ольга ахнула – завтра, уже завтра, так быстро.

Сергей протянул ей мешок, в котором хранил свои драгоценные – осколки прошлой жизни – вещи: серебряное зеркало и зарисованную картину. Сбереги, Леля!

– Я сохраню! – твердо сказала Ольга.

Сергей вложил ей в руку свой деревянный нательный крест:

– Пусть он тоже будет у тебя. Вернусь – отдашь.

Тогда Ольга сняла свой маленький золотой крестик и надела его Сергею на шею.

– Нельзя, чтобы человек жил без креста, Сережа, носи мой.

Ей хотелось собрать его в дорогу, да сборы оказались недолги.

– Что там собирать? – улыбнулся Сергей. – Твои фотокарточки я уже сложил!

Ольга проверила его одежду; заметив, что одна из пуговиц на шинели Сергея едва держится, она взяла иголку, нитки и, смахивая слезы, стала пришивать эту пуговицу. В какой-то миг она не выдержала – зарылась лицом в его шинель; уколотый иглой палец, хлынувшие градом слезы, невзрачная дешевая пуговица, которая для нее дороже всех богатств мира. Тише, тише, нельзя, чтобы Сергей видел ее слабость – ему и так нелегко. Она накрепко пришила пуговицу: вот, Сереженька, так лучше.

Сергей привлек ее к себе и потянул на кровать – времени мало, Леля! Времени теперь так мало, нужно быть экономными.

За окнами стемнело.

Ольга встала, зажгла свечу и поставила ее на окно. Проходя мимо зеркала, она не удержалась, глянула в него, пригладила гребешком растрепавшиеся волосы (пусть Сережа запомнит ее красивой!), нанесла на шею пару капель духов из хрустального флакона, стоявшего на столике, и вернулась к Сергею.

– Я всегда угадываю тебя по этому запаху! – улыбнулся Сергей. – Так пахнут красные, раскрывающиеся на морозе гвоздики, хотя я слышу в этом запахе еще какие-то цветы. Может быть, весенние, пробивающиеся к солнцу ландыши?

Ольга покачала головой:

– А говорил, что стихов не пишешь и даже не читаешь! Да у тебя душа поэта, Сережа! Эти духи на мой прошлый день рождения, два одинаковых флакона, нам с Ксютой подарил папа.

Сергей обвел глазами комнату:

– Я бы хотел запомнить, сберечь навсегда этот твой неповторимый запах гвоздики, те осенние листья в Летнем саду, луг в Павловске, серебро Фонтанки. Сохранить бы это все, сфотографировать на пленку памяти! Впрочем, Бог сохранит за нас. «Deus conservat omnia» – Бог сохраняет все!

Ночь опустилась на город, такая черная и глухая, словно это была последняя ночь на земле. И только свеча, маленький, жалкий огонек на окне, потрескивал, бился, изо всех сил стараясь привнести в эту темноту что-то живое и теплое.

Сплелись телами, сердцами, всей нежностью, а после Сергей баюкал Ольгу на руках, как младенца в колыбели.

Мир вокруг них рушился, и любовь в эти темные дни была так некстати. Она лишала сил, инстинкта самосохранения, который сейчас был нужен как никогда; и все-таки она была, существовала вопреки всему.

Все эти революции, назревающая гражданская война – да какое это сейчас имело значение?

Длилась ночь, время текло бесконечно, перетекало из века в век.

Если заблудиться – проскочить по векам, можно было увидеть, как сто лет спустя другой мужчина в том же городе качает на руках другую женщину: Леля-Сережа, Данила-Лина, тысячи вариаций – для неба не так важно. Важно, чтобы это продолжалось – длилось в веках.

Утром Ольга выпросила у Сергея разрешения проводить его – пройти с ним пару кварталов. На рассвете они вышли в спящий, смутный город.