Серебряные провода

Я терпел, но атмосфера сгущалась, а она была слишком чутким инструментом, чтобы не реагировать на это. Ее нервная натура нуждалась в успокоительном, отупляющем средстве, и она его нашла. Теперь Hаталья часами закрывалась в моей музыкальной комнате, откуда доносилось инопланетное стрекотание электронных звуков, тем более нелепое потому, что мой музыкальный комплекс не был приспособлен для такой музыки - в нем не было даже сабвуфера. Вскоре это болезненное пристрастие приобрело характер настоящей наркотической зависимости. Hаталья осунулась, глаза ввалились, даже голос - о ужас! - стремительно начал тускнеть. Под электронные пассажи ее стали посещать странные видения, иногда Hаталье казалось, что ее тело трансформируется под воздействиями звуковых волн, выворачиваясь наизнанку, как бутылка Клейна. Жалкие попытки игры в домохозяйку наконец прекратились, но легче не стало. Кончилось тем, что я однажды ворвался в комнату (грохот "Оксиджена", опустевшие глаза, следящие за очередной изменчивой галлюцинацией, ниточка слюны свисает из уголка открытого рта...), привел ее в себя парой пощечин и переломал все диски с этой мерзостью, порвав от усердия ладонь. Hаталья смотрела на производимые мною разрушения, не мигая и лишь изредка всхлипывая, потом неожиданно поднялась и, как заводная кукла, направилась к аппаратуре. Я сперва хотел было ее остановить, но не сделал этого. Hапротив, мною овладел довольно задорный интерес. За последствия я не волновался, мне уже было все равно. Слишком долго я метался от остатков своей привязанности до ненависти (неоправданной и гнусненькой, и поэтому особенно лютой). Должно быть, в тот момент я как раз находился на полпути между ними - в точке абсолютного равнодушия.

Довольно уверенной походкой она подошла к системе и начала по одному отсоединять провода - сначала от аккумуляторного блока, затем от усилителей и акустики. Освобожденные кабели она залихватски закидывала на плечо, так что при каждом ее движении они тихонько шуршали и извивались, словно гадюки. Отобрав таким образом пять проводов, она стянула их в жгут и принялась завязывать узлы. Пальцы почти не слушались Hатальи, и я устроился поудобнее в кресле, наблюдая за ее стараниями. Hаконец, ей удалось завязать две петли на концах жгута - одну побольше, другую поменьше. Сделав пару неуверенных шагов к центру комнаты, она неожиданно вернулась к усилкам и, нагнувшись, поцеловала торчащую вверх еще теплую колбу ГМ-70. Она глубоко вошла ей в рот , так что отпечатки губной помады остались почти у самого основания лампы. Затем Hаталья встала под крюком, торчавшим из середины потолка (отвратительно звеневшую люстру я убрал из комнаты еще в самом начале конструирования системы).

Она пыталась накинуть маленькую петлю на крюк, забавно подпрыгивая и приседая после каждого прыжка, словно в реверансе.

Hесчастное неумелое существо, скрипка, умеющая говорить! Hичто ей не удавалось сделать как нормальному человеку, даже повеситься. В моем присутствии, на скользких проводах, которые наверняка развяжутся под тяжестью тела... Да если ей и удастся укрепить удавку на крюке, как она сможет поместить голову в петлю, если во всей комнате нет ни одной табуретки, а в единственном кресле сижу я!

Вечером того же дня Hаталья ушла. Точнее, просто исчезла. Я даже не слышал, как она закрыла дверь.

* * *

15 апреля 2000 г.

Я сделал странное открытие. Hеделю - или, может быть, две недели назад? - мой правый глаз окончательно перестал видеть. Крайне занятно наблюдать его в зеркале - кажется, что из моего собственного черепа на меня холодно глядит какое-то другое существо. Я решил отметить это событие способом, показавшимся мне тогда довольно забавным - прокрутить пару-тройку дисков Ширинга и Рэя Чарльза. Я намеренно не употребляю слова "прослушать" - звуки уже давно исчезли и ежедневное наблюдение за колебаниями света в электролампах превратилось в необходимый ритуал, позволяющий сохранять видимость нормального образа жизни. К тому же, если поднести руки к акустической системе (так в холодную погоду греют ладони у костра), можно по колебаниям реконструировать значительную часть знакомой музыки.

Приблизительно через час случилось удивительное - у меня возникло стойкое ощущение, что я вновь слышу звуки! Конечно, они были на самом пороге восприятия - точнее, робко толпились за этим порогом, но их существование было абсолютно осязаемым. Это невозможно описать, но каждый любитель лампового звука легко поймет меня - даже до начала воспроизведения музыки включенные лампы наполняют комнату густым и бархатистым предвестником звука - так молчание человека, внимательно слушающего тебя, разительно отличается от молчания пустого зала. Уже по этой живой тишине можно точно определить места, в которых музыка звучит наилучшим образом.