Серебряные рельсы

Жамин кивнул, но я начал сомневаться в успехе нашего предприятия. Одному и то тяжело в расщелинах, а мы поднимаем на уступы неудобные носилки с лежачим больным. Безнадежное дело! И не было никаких признаков, что этот склон ущелья полегче, чем тот, с какого мы вчера спустились. О каком проходе они говорят?

Носилки имели конструктивный недостаток. В них не было поперечной жесткости, Виктор провисал, на бедро и ногу ему постоянно давило. Кроме того, несмотря на его усилия удержаться на носилках, он все время сползал и зря только тратил силы. Надо было что-то придумывать. Я снял свой брючный ремень.

– Это дело, – сразу понял Симагин.

– Теперь не сползет – мы перехватили грудь Виктора ремнем, пропустили концы под руки и закрепили на палках.

– Мозг! – высказался Котя по моему адресу. – Кардинальное решение…

– Помолчи, – одернул его Симагин.

– Бу-сделано, – с готовностью отозвался тот.

– Ты только не обижайся, Константин, – пояснил Симагин. – Но я тебе еще вчера сказал, что иногда лучше обойтись без слов, понял?

– Да бросьте вы! – попросил Виктор. – Не ругайтесь.

Двинулись дальше. Стало поровней, но эта поросшая лесом и высокой травой терраса тянулась вдоль реки, а нам надо было вверх, на голый хребет. Камней и тут было много, они таились в траве и корягах, но мы двигались осторожно и медленно, чтоб не запнуться, не перекосить ношу. Едва ли это все могло закончиться хорошо. Посоветоваться с Симагиным? Но о чем? Предложений-то у меня нет!

Сейчас от меня требуется единственное – «тянуть лямку». И я потянул, не обращая внимания на боль в пятке, на усталость. И постепенно даже приспособился думать и вспоминать.

…К концу той памятной встречи секретарь горкома дал мне пищу для новых размышлений. Разговор с ним закончился посреди кабинета. Смирнов, провожая меня, вдруг дотронулся до моего рукава.

– Скажите, Андрей Петрович, вы в каком настроении уходите? Только откровенно!

– Неважное у меня настроение, Владимир Иванович.

– Почему?

– Отдушины не вижу.

– Знаете, я тоже буду откровенным, – сказал Смирнов, внимательно всматриваясь в меня. – Я бы не стал тратить на вас столько времени, если б сразу не поверил, что вы сами откроете эту отдушину…

Он заметил мое недоумение, медленно прошелся по кабинету, думая о чем-то своем, остановился напротив меня.

– Партия! Понимаете… В партии, конечно, как везде, есть разные люди, даже очень, но в ней вечно зреют свежие силы. И за партией всегда последнее слово… А ваша беда, Андрей Петрович, в том, что вы одиночка, самодеятельный бунтарь.

– Я уже не один.

– Кто еще? – быстро спросил Смирнов.

– Вы.

Он хитро засмеялся. Я чувствовал, что давно пора уходить, а мы все говорили и говорили – о будущем заседании парткома, о нашем толковом начальнике сектора, об Игоре Никифорове и других конструкторах, вообще о кадрах и принципах их выдвижения, о брошюре Терещенко, – и то, что мы разговаривали стоя, лишь подчеркивало этот уместный в данном случае стиль.

– И все же очень уж сложна жизнь, – сделал я еще одну попытку поплакаться.

– А что вы имеете в виду?

– Вообще…

– Уверен, что тут у вас позиции зыбкие.

– То есть? – встрепенулся я, подумав: «Не станет же он доказывать, будто жизнь – простая штука!» А Смирнов почти закричал:

– Встречаясь с бюрократизмом, криводушием и беспринципностью, утешаем себя: «Сложная всё-таки эта штука – жизнь!» А ее просто надо называть – плохая жизнь! Вы заметили, что у нас повелось плохого человека называть «сложным»? Такие же комплименты мы, случается, жизни выдаем, фактически упрощая ее!..

– Это для меня очень интересная мысль, Владимир Иванович, честно скажу. Но это же действительность! И что делать?

– Прежде всего не стонать: «Ах, какая сложная жизнь!» Неужели я зря потратил время? – шутливо спросил он, и мне стало не по себе. А Смирнов уже серьезно продолжал: – Есть, конечно, усложнения жизни, основанные не на субъективных моментах, а на объективных исторических процессах, происходящих и в нашем обществе, и во всех обществах, существующих сейчас на земле. Понимаете?.. А впрочем, все в нашем мире связано, и тут тоже могут играть роль субъективные моменты, рождая самые неожиданные сложности, понимаете?..

Я почувствовал себя школьником. Что он имеет в виду? Атомных маньяков? Китайские загибоны? Поспешные реорганизации нашего дорогого?..

– И это тоже действительность! Да еще какая реальная! И как она, злодейка, великолепно не укладывается в нашу готовальню! Одним словом, неизящная действительность. Но паниковать не будем! Погодите – ка! – Смирнов прошел к шкафу и достал из него томик Ленина.

«Как в плохом кинофильме, – мелькнуло у меня. – Сейчас вытащит какую-нибудь общеизвестную цитату, которая относится к другому периоду, другой хозяйственной и политической обстановке».

Смирнов открыл книгу на закладке.