Серебряные трубы

— Я, Евтюх Козулин! — стал рядом с Кайдашем еще один старый казак с горящими радостью глазами.

— Никифор Галайда? — удивлялся генерал. — Да что вы, братцы, побойтесь бога! Что мы, под Козлуджей? И ты, Калистрат Моргун, тут?

— Точно так, тут я! — мощным басом загудел рослый казачина с выбивающимся из-под высокой папахи седым чубом.

— Э, да здесь старых знакомых — пруд пруди! Чай, награждал я вас за службу верную, за отвагу, за мужество?

— Так точно, награждали! Нас с Калистратом за Козлуджу медалями пожаловали. А вот их, — казак указал на Кайдаша и Козулина, — за Гирсово.

Николай Кайдаш, коренастый, седой казак с длинными сивыми усами и широкой окладистой бородой, вышел вперед и поклонился в пояс Суворову:

— Просим завтра поутру к нам на праздник — казаки джигитовать будут, покажут, как владеют конем, шашкой, как пикой управляются.

— Конем да шашкой? — весело поглядел на него Суворов. — Молодцы! Герои! Приду! Как не прийти! Конем и шашкой родину крепите. Погляжу, как владеете.

Рано утром в степи за станицей, сейчас же за окружавшим ее со всех сторон валом, собрались казаки.

Суворов с двумя офицерами и вестовыми подъехал к шумевшим станичникам. Шум мгновенно умолк. Толпа раздалась в стороны и охватила генерала и его спутников полукругом. Направо от Суворова сгрудились казаки, молодые и старые, в мундирах, в чекменях, в черкесках, бурках и барашковых шапках — папахах.

Казачата, лет по десяти-двенадцати, тоже в черкесках, с небольшими настоящими кинжалами на поясах, в белых и черных папахах, опущенных на самые брови, шныряли между взрослыми, выпрашивая у них лошадей, — прокатиться разок.

Совсем махонький, белобрысый казачонок, получив коня, подбросил вверх свою папаху, поймал ее, ударил о сапожок и вскочил с земли на спину коня. Свистнув, он понесся в степь. Следом за ним, сжимая ногами бока лошадей, скакало еще с десяток казачат, догоняя своего товарища. Все они, на быстром беге коней, бросали далеко вперед папахи и, доскакав, поднимали их с земли и снова бросали и летели за ними с гиканьем, воплями, хохотом и криком: «Давай, давай!»

А по левую от Суворова руку сгрудились в тесную разноцветную стайку казачки. Они горделиво глядели то на свое, бесстрашно мчавшееся по степи потомство, то на генерала.

Суворов улыбался. Его глаза горели веселыми огнями.

— Ай, хорошо! Ай, лихо! Защитниками отечества растут! — тихо, словно самому себе, говорил он.

Казачата скрылись за изгибом вала. Крики и шум стихли. Старые воины, окруженные молодыми казаками, показывали шашки, кинжалы, ружья и пистолеты, захваченные ими в сражениях. Они вспоминали, как дрались на жизнь и смерть с врагами родной земли. Разглядывая оружие, старики одобрительно покачивали головами, молодые восторженно глядели на хозяев замечательного оружия.

Но вдруг казаки заволновались, зароптали. Расталкивая и старых и малых, через толпу пробирался Кайдаш. На нем были все те же необычайной ширины синие шаровары, белая холщовая рубаха и мохнатая черная папаха, сдвинутая на затылок так, что никто не мог понять, как она держится на этой забубенной голове.

Кайдаш шумел:

— Гляньте сюда, станичники, на пистолет! Наш, тульской работы! Равного ему на свете нет. Головой ручаюсь.

Кайдаш показывал лежавший в его руке большой черный пистолет и еще громче, чем за минуту до этого, начинал снова расхваливать его.

— Совсем простой, глядите… Без серебра, без золота, без камней-самосветов, как турецкие да персидские… А бьет? Без промаха бьет! Накажи бог! Я с ним против турков ходил. Под Гирсовом с Александром Васильевичем вместе воевал. Под Козлуджей, на Дунае-реке сражался с нехристями. Двадцать годов мне служит!

И Кайдаш, поворачиваясь направо и налево, все показывал и показывал свой знаменитый пистолет.

В это время заиграла труба, забил бубен.

— Начали! Начали! Пошли! — загудели люди.

Мимо них неслись лавой, в линию, двенадцать казаков с дротиками наперевес. Вот они рассыпались по степи, а за ними скакала живая пирамида на трех вороных конях.

Вверху на плечах дюжего казака с развевающимся на ветру смоляно-черным чубом стоял лет шести казачонок в белой черкеске и папахе. Он размахивал маленькой шашкой и что-то пронзительно кричал.

Бил бубен, трубила труба.

Казаки показывали свое искусство в джигитовке. Они рубили на скаку лозу, неожиданно валились с лошадей и повисали у них сбоку головами книзу, будто невидимая сила бросала их из седла и они вот-вот упадут мертвыми под ноги своим бешено мчавшимся коням.

Проходила секунда, другая, раздавался пронзительный свист, на спинах лошадей внезапно вырастали фигуры всадников в черкесках, и всё это с гоготом и воинственными криками неслось по кругу. В руках казаков сверкали клинки сабель, хлопали выстрелы пистолетов и ружей.

Среди этих неистово скакавших, рубивших и стрелявших людей особенно выделялся Кайдаш. Казалось, что конь и казак неотделимы друг от друга, так слились они в беге.

Конь вытягивался в струну и как бы повисал в воздухе. Казак швырял изо всей силы вверх свою шапку, стрелял в нее из пистолета и ни разу не промахнулся.