Благоухала ночь. Журчал ручей нагорный.Блистали звезды. Сон бежал моих очей.Казалось, душен был и тесен мир просторный,Хоть в горных высотах меня кропил ручей.И вот из-за холма явился отрок черныйИ стал передо мной… И голос был звончей,Нежней ручья… И яд из уст его тлетворныйСтруился… Взор его был солнца горячей…«Ты кто?» – я прошептал… Но не ответил он.Лишь взор его сверкнул, и сладострастный стонУслышал я… «Ты чей?» – «О! Я ничей, Антоний!..»«Зачем ты здесь?» – «Зачем?..» – как эхо пронеслось,Как легкий ветра звук, как дуновенье роз:– Взгляни… как хорошо… вот здесь… на горном склоне…22 февраля 1912«Пора! пора! На свет, на шум столицы…»
Пора! пора! На свет, на шум столицыЯвиться мне и в рог трубить пора!И рассыпать с победной колесницыИ золото и груды серебра!Пора! пора! Я вышел из темницы!Я жил, как пес тюремного двора:Тюремщик-жизнь мне жалкие частицыБросала яств… Но я сказал: пора!Да, я богат, о жизнь, о проститутка!Теперь моя уж над тобою шуткаИ очередь за мной – бить по лицу!Я насмеюсь, натешусь над тобоюИ под забор пойду с тобой – к венцу!..И хохотать ослы придут гурьбою…23 февраля 1912Стихотворения, посланные в журнал «Русская мысль», 1912[2]
Бумажные розы
Их лепестки, как звук печали нежной.Их создало искусство женских рук.Их греза – сад, шумливый и прибрежный,И золотой весенний солнца круг…Но вот их быль: покроет неизбежноПыль комнаты – моей тоски подруг.