Серебряный город мечты (СИ)

А Агнешка… Агнешка могла что-то знать и видеть. Каждый день пан Герберт поднимался мимо её комнат по лестнице на свой этаж, и Войцех, будучи помощником, вполне мог быть вхож в дом, и обсуждать дела они там могли.

И её дочь в тот вечер могла кого-то заметить…

И это ещё один, главный, довод в пользу непричастности, поскольку действуй Агнешка вместе с «племянником», то ребёнок не остался бы в доме, ею не стали бы так рисковать, а значит Агнешка не замешана в убийстве пана.

И из города, заставляя бросить Север, она меня не выманивала.

Или… или я ошибаюсь и что-то упускаю?

Всё же даже до Ватсона мне далеко, а настоящий Холмс в лице доблестного лейтенанта Буриани на звонки не отвечает и сообщения не читает. И недовольное брюзжание, выдавленное сквозь зубы, про самодеятельность, пусть потом оставит при себе.

Я пытался предупредить.

И пытаюсь.

Я звоню ему, проклиная извечные пересадки, с вокзала в Гулине, считаю мысленно гудки, которые механическим голосом обрываются. И, выходя из здания вокзала уже в Кромержиже, я ещё раз набираю.

Чертыхаюсь, когда абонент в очередной раз не абонент.

Но убрать телефон я не успеваю, другой абонент звонит мне сам.

— Ты доехал? — Север интересуется деловито, с бравадой, за которой тревогу, не зная, не разобрать. — Я вот успела повязать ленты на столбы и побыть прекрасной дамой в свите короля. Йиржи там тоже был. В чулках и носатых башмаках. Он передает тебе пламенный привет и тонну зависти.

— Доехал, — я подтверждаю. — И завидовать надо молча.

— Это хорошо, — она отвечает с тихим вздохом, пожалуй, улыбается. — А ему я передам. Ты будь осторожен, Дим, я потом наберу.

— Север… — я зову.

Только она уже не слышит.

И отодвинуть мысли о ней приходится, я заставляю себя, потому что не время. И внимательность терять не стоит, надо сосредоточиться на окружающем мире. На сонной тишине города, редких прохожих, узкой улице, что с картинки про сказочные города словно сошла.

Разноцветные дома, крыши.

Деревья в кадках.

Машины.

Мимо которых я прохожу, дохожу, сверяясь с картами, до Цветочного сада, чтоб по широкой аллее пойти, увидеть прямо по курсу часть белоснежной и словно расползшейся вширь, необъятной, ротонды.

И по сторонам, на всякий случай, я озираюсь. Не вижу никого, кроме пары влюбленных, трех пожилых пани и детей. Они, оглашая округу смехом и звонкими выкриками, носятся по дорожкам, играют, кажется, в догонялки.

Светит ярко вечернее солнце.

И нет ничего подозрительного в городском парке.

Только вот эта безмятежность и настораживает, начинает почти пугать, но отступать поздно, и в полумрак ротонды я ныряю, слепну на миг, чтобы после разглядеть, увидеть единственного человека, который стоит посреди большого зала у заведенного на вечное движение маятника.

Он чертит линии на песке.

А свет льётся, проникает сквозь крохотные окна под сводами купола, что сценами то ли из мифов, то ли из религии расписаны.

— Добрый вечер, — я, подходя и останавливаясь рядом с Агнешкой, говорю негромко, предельно вежливо.

И осторожно.

И с надеждой, что орать от неожиданности она не станет. Почему-то думается, проносится в голове, что завизжать она как раз и может, в её характере.

Но… я, к счастью, ошибаюсь.

А Агнешка, резко поворачиваясь ко мне, выдыхает шумно, радостно и облегченно:

— Димо! Вы пришли!

Она покачивается.

Хватается за мои руки, чтоб их сжать, вцепиться с силой.

— Я… я думала… я так боялась, что вы не приедете, а вы приехали, вы здесь! Господи, Димо, вы… вы не представляете! — Агнешка бормочет, спешит, обрывая себя же и глотая окончания слов, сбиваясь на немецкий. — Он бы убил её. Он убил уже Герберта. Если бы вы не приехали сегодня, то он убил бы и Диту.

— Войцех? — я спрашиваю быстро и уже сам хватаю её, за плечи, чтобы слегка встряхнуть, оборвать поток сумбурной речи. — Герберта убил его помощник?

— Вы… вы знаете? — глазами она хлопает ошеломленно.

И приходится сдержаться.

Не заматериться и пальцы, оставляя синяки, не сжать.

— Зачем? Почему он приказал позвонить мне именно сегодня?

— Я… я не знаю, — головой Агнешка качает отрицательно, всхлипывает, и слёзы в её глазах набегают как-то враз, стоят, грозя по щекам покатиться. — Он пришел утром и дал ваш номер. И сказал быть убедительной, чтобы вы приехали. Простите. Он забрал Диту. Я хотела уехать к родителям, когда пана Герберта сож… убили. Дита сказала, что дядя Войцех привел пана Герберта домой очень уставшим, он её не видел. А она их видела и мне рассказала. Пожарным и полиции не сказала, а мне потом сказала. И я поняла. Надо было бежать, только мы не успели. Он догнал нас в поезде. Я думала уже всё, мы сбежали, а он догнал. Рядом сел. И забрал Диту. Нет, не сразу, мы вместе сначала были, тут, в доме, а потом он её забрал. Он… он ведь не убил её, да? Моя дочь ведь жива, да?

— Утром он что-то ещё говорил?

Её вопрос я пропускаю.

И белые, судорожно сжатые пальцы не замечаю.