Серебряный Ястреб

Снаружи едва-едва занимался рассвет – он ведь переместился с востока на запад, солнце здесь встает позже. Получается, он видел рассвет целых два раза за утро, и это внезапно развеселило его. Сдаваться рано, когда вокруг такая красота дважды в день.

Это пустынное место среди скал Ларри помнил отлично, сам же и осматривал тут следы несколько дней назад. Тогда он заметил и скалы, и чахлые кусты, и море, рокочущее далеко внизу, но почему-то совершенно не заметил, как это красиво. Бесконечное море пахло солью, его неспокойная поверхность сминалась под ветром, поднималась и опускалась, как дышащая грудь. Ларри постоял, жадно хватая ртом воздух, и помчался к другому концу плато – взглянуть, что видно оттуда.

Та часть крутыми уступами шла вниз – спуститься пешком тут было невозможно, да и зачем, когда можешь превратиться и лететь? Внизу тянулась каменистая долина. Природа тут была бедная и скупая, не то что в богатеньких краях золотых волшебников, но сердце у Ларри вдруг заколотилось чаще. Кажется, это чувство называли нежностью, и оно тоже оказалось золотым и теневым одновременно: яркая, непрошеная привязанность к родному, убогому острову.

До того как Магус научил всех использовать Тень, тут, говорят, был край бедных рыбаков – плодородной почвы на острове днем с огнем не сыскать, так что ели в основном водоросли и рыбу, а остальное выменивали на большой земле. И сейчас, с трудом различая внизу домики, которые сливались со скалами, потому что были из того же камня, Ларри подумал, что рыбаки по-прежнему не используют Тень больше необходимого.

Не все стали солдатами, не все захватывали новые земли. Пожалуй, эти работяги даже не обрадуются, если им предложат поселиться в изобильных краях. Они, конечно, не признаются, но те, кто помнит времена, когда можно было любить, наверняка в глубине души все еще любили свой остров. На эту болезнь проверяли всех, но вдруг самую малость можно скрыть? Вдруг есть те, кто годами обманывает систему?

На острове же полно любовнобольных: их постоянно ловят, применяют к ним камелию, и все равно не удается извести их полностью – откуда-то берутся новые. Они прячутся, растят своих детей, они хитрые, как настоящие Ястребы, и все они где-то здесь.

– Я вернусь, – прошептал Ларри и, нагнувшись, сжал в кулаке пригоршню мелких камешков. – Обещаю, что вернусь.

Он снял с плеча монструма и прижал к себе – так же как мальчик обнимал попугая.

– Верни меня к ней, – прошептал Ларри. – Пожалуйста. Ты ведь как-то попал сюда вслед за мной, ты умеешь скользить через Тень незамеченным, из нее и сделан. Прикрой меня, ладно?

В ответ попугай нежно постучал его клювом в грудь.

– Если б ты всегда так вежливо пр-росил, я был бы самой эффективной птицей на свете, – заявил он.

А потом обнял Ларри крыльями, и вокруг потемнело. В последний момент Ларри успел увидеть, как ветер покачивает мелкое деревце, как-то уцелевшее среди скал, – и провалился в Тень.

Собственной Тени в нем оставалось так мало, что перемещение ощущалось как удар камнем в живот. Когда его выбросило на другой стороне, он приложился лбом обо что-то твердое и взвыл. Голова и так за одни сутки много вытерпела, вот это было уже лишнее.

Над ним раздался многоголосый испуганный возглас. Ларри отжался от пола и вскочил, чтобы вовремя ударить в ответ. К счастью, бить не пришлось: Нола, Слава, Нил и Райлан сами отпрянули от него, как от дикого зверя. Даже угрюмый Райлан выглядел так, будто увидел чудовище. Ларри потрогал лицо, нащупал маску и отстегнул.

– Я это, я, – выдохнул он на случай, если они вопили просто от того, что перед ними из ниоткуда рухнул кто-то в ястребиной униформе.

Впрочем, эта новость хорошего настроения им не прибавила, разве что страх слегка притупился. Бросив короткий взгляд по сторонам, Ларри понял: они в доме Нолы, и тут почему-то темно, хотя виделись они не больше часа назад.

Комнату освещал очаг, жаркое пламя облизывало дрова – судя по запаху разогретой смолы, хвойные. На стенах плясали оранжевые блики, и Ларри, который не умел прекращать думать ни на секунду, подумал о том, что огонь развели, чтобы высушить одежду после купания в водопаде: она была разложена на распорке, сколоченной из толстых веток. Распорка была покрыта старыми рисунками – мать Нолы оставила детям богатое цветное наследство.

Все были теперь одеты по-другому – Нола, очевидно, выдала гостям одежку своего отца, а тот был крупным человеком, и его вещи висели на них мешком. Особенно глупо выглядел Нил – штаны ему пришлось завернуть едва ли не вполовину, а в рубашку влезло бы трое таких, как он. Зато Нола теперь выглядела лучше. Она переоделась в свежую белую рубашку и платье на лямках, очевидно, принадлежавшее ее матери: длинное, красное.

Огонь мягко потрескивал, запах костра и смолы упоительно щекотал ноздри. Все молчали.