Серебряный любовник

Вот кавалер с пальцами, сплошь унизанными кольцами, а за ним — музыкант в пестром арлекинском наряде перебирает струны мандолины. А за ним стоит дама в сером наряде, непохожая на всех остальных. И серебряная маска у нее не такая, как у всех, — закрывает все лицо и изображает поверхность какой-то планеты, быть может, Луны с ее кратерами и высохшими морями. И волосы, слишком длинные, выделяющие ее из толпы гостей, не напудрены, не уложены в прическу — струятся по спине и по плечам, спадают ниже талии.

Даму в сером заслонила от Джонкиль кучка актеров, старательно разыгрывавших бальную сценку, — да, конечно, это же все постановка, реконструкция, это не на самом деле, — а когда танцующие пары пронеслись мимо, дамы в сером уже не было.

Не иначе эта дама тоже актриса, потому она и показалась мне знакомой, решила Джонкиль. И вдруг она рассердилась: ну что за дурацкое положение, сидишь тут как посреди сцены, а весь спектакль идет вокруг, и ты ни при чем. Она резко встала и прошла к дверям, прочь из гостиной. В соседнем зале стояла тьма, но почему-то Джонкиль все равно различала очертания предметов, и очень удивилась, обнаружив там массивный остов кровати, который видела совсем в других покоях. Она ведь точно помнила, что в маленькой комнате, сразу за гостиной, устраивалась на ночлег, так где же ее походная надувная кровать и плитка, где ее лампа, книги и блокноты? А кровать Джонкиль видела не здесь, где-то еще, и тогда она была не застелена, а теперь — вот оно, полное убранство: и балдахин, и шелковые занавеси, и подушки, перины, вышитое покрывало… Но никакого музейного порядка: постель всклокочена, одеяло сползает, как будто Джонкиль недавно на ней спала. Джонкиль плотно прикрыла дверь в гостиную, и бальный шум тотчас смолк.

К своему немалому облегчению, Джонкиль обнаружила, что на ней тонкая ночная рубашка, а не бальный пышный наряд. Она забралась в кровать, откинулась на подушки, вздохнула. Ах, как удобно, уютно, мягко и просторно… Вот это роскошь!

В палаццо Иоганнуса воцарилась глубокая тишина, и до Джонкиль не доносилось ни единого звука. Она лежала и слушала эту тишину, давившую, как толща морских вод, если нырнуть поглубже. Она и чувствовала себя как под водой. Кости ее стали кораллами, глаза — жемчугами… Казалось, вот-вот сквозь щель в ставнях проплывет проворная рыбка, вильнет прозрачным хвостом, пересечет спальню. Но прежде чем это случится, успеет отвориться дверь.

И дверь отворилась.

В спальню пролился лунный свет, и этот же свет затоплял пустую гостиную, ибо бал-маскарад закончился. Из всех гостей осталась только дама в сером, в серебряной лунной маске — она-то и скользнула через порог спальни. За ее спиной, в зыбком, неверном лунном свете Джонкиль увидела лагуну, и вот растаяли стены палаццо, а вместо них — неведомые берега и горы, те самые, сквозь которые тянулся акведук. И постель уже не стояла посреди спальни, но мерно покачивалась на воде, однако Ионинна без малейших усилий шла по водной глади прямо к Джонкиль, простертой на постели.

С каждым шагом Джонкиль видела серебряную маску все отчетливее — иссеченную лунными каналами и кратерами, повторяющими рисунок на глобусе Венеры, виденном Джонкиль в палаццо. Маска отражалась в воде. Два серебряных диска, один в вышине, другой там, внизу, под водой, плыли к Джонкиль. Все ближе и ближе.

— Я должна проснуться, — приказала себе Джонкиль.

Она оттолкнулась от постели и, раздирая слои облаков, разгребая упругие волны, вынырнула из сна. Задыхаясь, села на постели.

— И ничуточки я не напугалась. С чего бы мне пугаться? — объявила Джонкиль в молчаливую пустоту.

Включила лампу и направила ее свет на портрет Ионинны, прислоненный к стене на противоположном конце комнаты.

— Что ты решила мне рассказать на этот раз? — спросила она. — Завтра я позвоню насчет тебя. Ты разве не хочешь прославиться?

Портрет не отозвался. В резком, беспощадном свете лампы он выглядел как-то жалко — грубоватые мазки, сумасшедшие декорации и напыщенная женская фигура. Но холст гладкий, даже слишком; Джонкиль коснулась его рукой.

— Спи, — сказала она портрету и погасила лампу, точно терпеливо обращаясь к неугомонному ребенку.

Наступила настоящая тьма, и в этом безлунном непроглядном мраке тишина палаццо подкралась под самые двери комнаты, где ночевала Джонкиль. Но она не боялась и хладнокровно представляла себе, как старый Иоганнус бродит туда-сюда в стоптанных комнатных туфлях. Звездочет полагал, будто увидел в телескоп поверхность планеты Венеры, и потому написал портрет-аллегорию, Венеру в образе женщины. Да, серебряная маска — такая же аллегория, как богиня Венера, выложенная на мраморном полу или нарисованная на плафоне в гостиной.