Серебряный любовник

И вдруг это что-то метнулось и уцепилось за верхний край портрета, а потом спрыгнуло и пропало. А через миг уже два белесых пятнышка толкнулись в холст с изнанки, и картина внезапно сложилась и рухнула на сырой пол уродливым комком, а белые пятнышки так и посыпались на нее со всех сторон, ловко цепляясь коготками, поблескивая глазками и острыми-острыми зубами. Мгновение, другое — и они уже облепили картину, и Ионинна исчезла, осталось только белесое копошение.

И сквозь деловитое попискивание под сводами катакомб вдруг прорвалась и повисла в воздухе тонкая, едва слышная нота — легкий свист, какой порой возникает в ушах. Не стон, не всхлип, просто слабый свист, лишенный всяких чувств, не живой, не человеческий. Но подземные крысы-альбиносы были слишком заняты своим пиршеством и ничего не услышали. Цепкие коготки их шуршали по синеватому и кожистому, острые зубки рвали, рвали, и крысы пожирали то, что еще недавно было холстом, освободившимся от рамы. Они сожрали написанную на синеватой шкуре Венеру-Ионинну, сожрали море и горы у нее за спиной, сожрали ее живую, вздрагивающую плоть. Они тоже изголодались и давненько не наедались досыта.

Джонкиль, сжавшись, лежала в тупике под стеной, пока крысы не подъели последнюю крошку, последнюю ниточку. Они управились с Ионинной за считаные минуты, а потом порскнули в разные стороны, и вот уже нет ни синеватого холста с женской фигурой, ни белесых крыс, лишь каменная пустота и девушка на полу.

— А ну вставай, — приказала самой себе Джонкиль.

В голове ее гудело, но тот тонкий свист, что исходил от картины, прекратился. С трудом, в несколько приемов, она поднялась на ноги и заковыляла обратно, шлепая по лужам, прочь из катакомб, мимо гробов в нишах. Она дрожала от холода и слабости, отупела от пережитого ужаса и чувствовала себя дряхлой старушкой. В голове трепыхалась одна-единственная пугающая мысль: она, Джонкиль, никогда уже не будет прежней, и мир вокруг тоже. Она выжила, но ей предстоит жить в каком-то ином мире, непонятном, полном опасностей.

Крыса, сидевшая на крышке гроба, проводила девушку взглядом глазок-бусинок. В желудке крысы переваривались синеватая оболочка и сны существа с другой планеты. С отсыревших стен продолжала медленно отслаиваться штукатурка. Тишина затопляла город, как подступающее море.

Зимние цветы

Этот рассказ посвящается Луизе Купер, которая услаждала меня музыкой и рассказывала мне про них

Пьера сожгли в Бетельмае. Я помогал им разжигать костер.

Местами город уже горел. Дымы и грабежи были нам только на руку, и мы занимались своим делом. Нам месяцами не платили жалованья, а в Бетельмае имелось немало разных забавных вещиц, особенно в домах близ церкви. Невзирая на пять недель осады, в погребах оставалось вино, а в кухнях — мясо и хлеб. И конечно же, в городе жило достаточно пухленьких белокожих женщин. Так что парням герцога Вальфа сейчас было с кем позабавиться. Думаю, толстушек хватало на всех.

Я набрел на старый узкий дом. Его либо пропустили в спешке, либо наведались и двинулись дальше. Скорее все же второе, о чем свидетельствовали черепки битой посуды, рассыпанные монеты. Трупов я не увидел, но наверху кто-то ходил, а может — только дышал. Я взбежал по лестнице и рванул дверь. В сумраке комнатенки, озаряемой отсветами городских пожаров, меня встретила пара янтарно-карих глаз, широко распахнутых от страха.

— Не насилуй меня, — взмолилась она и на скверной латыни прочитала обрывки молитвы.

Эту молитву я слышал в лагере, накануне взятия города. Должно быть, хозяева сбежали, а девчонку-служанку бросили здесь. Почти ребенок; от силы лет четырнадцать.

— За свою честь можешь не бояться.

Я присел на краешек деревянной кровати, явно хозяйской, и взял девчонку за руку. От меня разило битвой, металлом, кровью и дымом, но только не похотью. Я испытывал лишь жажду.

У нее на запястье блестел маленький серебряный браслет.

— Не отнимай его у меня, — попросила служанка. — Это все, что у меня есть.

— Не бойся, не отниму.

Я поднес ее руку к своему рту и чуть сдвинул браслет, освобождая вену. Я лизнул руку и немного ее пососал, чтобы от моей слюны девчонка впала в дрему. Служанка затихла. Когда я прокусил ей вену, она даже не дернулась. Только один раз вздохнула.

Я уже давно не насыщался кровью. Жажда моя нарастала. Войны бывают затяжными. Топаешь день за днем, и негде найти крови. Потому мы все ждали, когда дойдет дело до сражения. В неразберихе битв появляется так много возможностей.

Мне сразу же стало лучше. Кровь подкрепляла сильнее мяса и вина. Однако я не стал усердствовать. Закончив, я оторвал от ее рукава лоскут и перевязал рану. Вряд ли девчонка вспомнит, что я здесь был. Те, чью кровь мы пьем, редко помнят.

Служанка сонно шевельнулась. Я поцеловал ее в лоб и положил рядом монеты, подобранные внизу.

— Оставайся здесь, пока совсем не стемнеет. Тогда выходи, но осторожно. Глядишь, сумеешь выбраться из города.