Серебряный меридиан

Солнце всходило здесь иначе, заливая город и лагуну жемчужным, переливчатым светом. Ясные рассветы, теплые ночи с открытыми окнами, когда ласковый воздух подобен легкому шелку даже ранней весной и поздней осенью, и жара летом были обычным явлением. Жена капитана Хартли привыкала жить в тепле. Она не заметила, как изменилась ее осанка. Теперь не приходилось сжиматься, пряча лицо от ветра и напрягая мышцы от холода. Ее плечи и спина распрямились, волосы приобрели густой оттенок цвета дубовой коры, кожа постепенно напитывалась полюбившимся ей оливковым маслом. В ее жизнь вошли красивые ткани и украшения. Она с наслаждением охотилась за всякого рода женскими трофеями. Том, любуясь, наблюдал за происходящим, погружаясь в ее с каждой неделей расцветающую красоту. Жена отважного морехода, просветителя и филантропа писала о нем брату: «Я знаю, порой за благородным обликом и статью скрывается низкое сердце. Но, мне сдается, что Бог на то подарил ему такие черты — крупные и заметные, легко и быстро передающие его чувства, чтобы и тот, кто наделен скудным зрением, смог угадать в его лице его душу. Его лицо — зеркало его помыслов — с открытым, прямым и смелым взглядом, с улыбкой не только милых губ, но и прекрасных глаз».

«Она полюбила его», — читая письмо, думал Уилл.

Но Том понимал, что это не так.

— Она все время будто говорит с кем-то про себя. То ли с братом, то ли еще с кем-то, с кем рассталась. Я хочу, чтобы она увидела меня.

Заметила меня. Говорила со мной. Не знаю, как это объяснить, но со мной ее нет, — признался он однажды своему лекарю, персидскому врачу, которому иногда поверял сокровенные мысли.

Этот врач, приглашенный однажды к Виоле Артелли, глядя на нее огромными глазами, похожими на темные топазы, успокоил ее всего тремя словами и плавным жестом. Горячая мягкая рука с длинными тонкими пальцами легла на ее живот.

— Бояться не надо, — успокоил он.

Секунда, две, три. Тук-тук. Тук-тук. Из-под кожи в ладонь ударил пульс. Виола вздрогнула.

— Сердце. И еще одно. Всего два.

Как две капли воды похожие друг на друга и на своего отца — ясноглазые, с каштановыми кудрями, громкие и большие — дети Тома и Виолы появились на свет 19 июля 1600 года. Мальчик и девочка. Бенедикт и Беатриче. Словно вновь принялась за дело та звезда, что улыбалась и отплясывала в небе, когда рождались Виола и Уилл, Гэмнет и Джудит.

В 1603 году Виола решила обсудить с Томом возможность строительства или приобретения виллы на побережье. В первые годы их жизни в Венеции они снимали этаж в паллацо семьи Кавалли. Этот дом, как корабль, стоял среди волн, смотрел в лазоревый простор, обдуваемый теплыми ветрами моря. Строительство их собственного дома на одном из соседних каналов уже велось. Но Виоле с ее любовью к просторам, полям и лесам не хватало земли.

— Том.

— М-м…

— Боюсь, им уже не хватает места.

Полусонный Том ответил, не поднимая головы с ее плеча.

— Кому и где?

— Бену и Бэтти. Им пора учиться ездить верхом, фехтовать да и просто бегать и плавать. Я сама смогу научить их кое-чему.

— Хм… Сама?

— Ну, если бы кое-кто не пропадал по полгода на другом краю света, можно было бы перепоручить это кое-кому. Но кое-кто появляется в доме, когда дети успевают подрасти еще на четыре дюйма.

— Что ж, стало быть, мне остается только принимать экзамены, — вздохнул Том, не меняя позы и не открывая глаз. А может мне кого-нибудь из них в юнги забрать? Глядишь, и тебе забот вдвое меньше.

— Кого-нибудь? И кого же?

Том ухмыльнулся и поежился, прижимая ее крепче.

— Да какая разница, они ж одинаковые.

Палладианская вилла в Местре встретила их год спустя после терпеливых поисков.

Заказывая новый декор этого дома в Местре, Том помнил о своих любимых античных образах — Посейдоне и Амфитрите. Эта пара, облеченная властью над водой и окруженная ею, была дня него не только метафорой. Они как будто стали для него явью — символом и значением его собственной судьбы. Виола со своей страстью к загадкам нашла идею росписи плафона в их спальне забавной. Художник создал фреску, мастерски выдержав сюжет, угадав в заказчиках присущую им меру смелости и деликатности, чувственной открытости и взаимной сокровенности. «Тритон и Нереида» назвал он ее, зашифровав в изображении символы власти и имена водных богов, равно как и облик хозяев дома. Поэтика телесного воплощения застигла Виолу однажды почти врасплох. Это было во Флоренции.

В первый раз это произошло у восточных ворот Баптистерия. На панели, повествующей о жизни Ноя, спиной ко всем у огня стояла женщина, слегка откинувшаяся назад, чуть отставив высвободившуюся до колена из-под длинных одежд правую ногу, едва повернувшая влево голову с убранными на затылок волосами.

— Видишь. Это ты, — сказал Том.