В. И. умерла в эмиграции, в Париже. Перед смертью она исповедалась и причастилась. Я ее напутствовал»
ИЛОВАЙСКИЙ Дмитрий Иванович
«Это был красавец-старик. Хорошего роста, широкоплечий, в девяносто лет прямей ствола, прямоносый, с косым пробором и кудрями Тургенева и его же прекрасным лбом, из-под которого – ледяные большие проницательные глаза, только на живое глядевшие оловянно.
…Иловайского в нашем доме, как и в его собственном, часто упрекали в черствости и даже жестокости. Нет, жестоким он не был, он был именно жестоковыйным, с шеей, не гнущейся ни перед чем, ни под чем, ни над чем, кроме очередного (бессрочного) труда»
«В Московском Английском клубе познакомился я с историком Дмитрием Ивановичем Иловайским, по учебникам которого когда-то учился. В последнее время стали нападать на его учебники; не знаю, мне они нравились, когда я учился по ним. Не так давно слушал я лекцию Дмитрия Ивановича об осаде поляками в 1611 году Смоленска и защите его М. Б. Шеиным, читал его исторические статьи в издаваемом им журнале „Кремль“, беседовал с ним; Дмитрий Иванович и говорит, и пишет всегда ясно и толково. Несмотря на свои преклонные года, он все еще очень бодрый и в своем рыжем парике смотрится гораздо моложе своих лет; до сих пор отлично ездит верхом, в чем я мог лично убедиться во время экскурсии Московского Военно-исторического общества на Бородинское поле»
ИЛЬИН Иван Александрович
«Молодой, одержимый, бледный, как скелет, Иван Александрович Ильин, гегельянец, впоследствии воинственный черносотенец, – возненавидел меня с первой встречи: ни за что ни про что; бывают такие инстинктивные антипатии; Ильина при виде меня передергивало; сардоническая улыбка змеилась на тонких и мертвых устах его; с нарочитою, исступленною сухостью, бегая глазками мимо меня, он мне кланялся; наше знакомство определялось отнюдь не словами, а тем, как молчали мы, исподлобья метая взгляды друг в друга.
По-моему, он страдал затаенной душевной болезнью задолго до явных вспышек ее; он старался все выглядеть сухо и зло оттого, что, быть может, в душе его протекали какие-нибудь бредовые процессы; этот талантливый философ казался клиническим типом; в эмиграции он мог стать Горгуловым; у него были острые увлеченья людьми; и ничем не мотивированные антипатии; ему место было в психиатрической клинике, а вовсе не за зеленым столом. Рассказывали: в многолюдном обществе он, почувствовав ненависть к Вячеславу Иванову, стал за спину его и передразнивал его жесты, что в державшемся подтянуто гегельянце уже выглядело бредом с укусом уха Николаем Ставрогиным.
Чем-то ставрогинским веяло на меня от И. А. Ильина; чем серьезней бывали его выступленья, тем более меня ужасал кривой дерг его губ и вздрог высокого, тонкого, стильного стана и бледного профиля с добела белокурой бородкою Мефистофеля»