«В деле газетного репортажа особенно популярен был В. А. Гиляровский, справедливо прозванный широкой московской публикой „королем репортеров“. В. А. действительно был своеобразным королем своего дела, он являлся иногда на места происшествий раньше полиции и следственных властей. В Москве говорили, будто сыскная полиция в запутанных уголовных случаях часто обращалась за советом к Гиляровскому, и В. А. нередко наводил „блюстителей порядка“ на верные следы, настолько хорошо он знал специфические нравы и воровские приемы московских преступников, прятавшихся от полиции в знаменитых „хитровских“ ночлежках. Огромная физическая сила Гиляровского делала его неуязвимым во время его исследовательских экскурсов в мрачные воровские притоны. В конце прошлого века перед постановкой горьковской пьесы „На дне“ В. А. познакомил постановщиков и ведущих артистов театра с бытом завсегдатаев „хитровских“ ночлежек. Здесь были зарисованы и соответствующие декорации спектакля. Гиляровский часто бывал у моего отца и, если не заставал его дома, спрашивал у горничной железную кочергу.
– Зачем она вам, сударь? – лепетала изумленная горничная.
Странный гость сгибал своими мощными руками кочергу в кольцо и весело говорил:
– Передай это хозяину вместо моей визитной карточки.
Иногда он давал ей с такими же словами изогнутый им серебряный рубль» (
«Гиляровский обладал огромной физической силой: мог ломать лошадиные подковы, гнуть железные бруски, подымать большие тяжести. Страшно шумный, без умолку говорящий, все время в действии – он своим приездом будоражил всю усадьбу. Он мог выпить какое угодно количество водки, и ничего с ним не делалось, оставался все таким же. „Был у меня Гиляровский, – писал Антон Павлович [Чехов. –
Вместе со всем этим он был душевным, деликатным человеком…»
«Оттого ли, что не долетал постоянный грохот колес экипажей и ломовиков и шум многочисленных пешеходов, постоянно переполнявших Столешников переулок, или от чего-либо другого, но в рабочем кабинете В. А. Гиляровского, в небольшой комнате с окном в тихий и малолюдный двор, иногда можно было от людей, бывших в Столешниках, слышать и увидать многое, чего в столовой или других комнатах квартиры слушать и наблюдать не приходилось. Именно здесь, около большого, от отца полученного письменного стола, сверх меры заваленного газетами, книгами, гранками, блокнотами „в клеточку“, на которых любил писать „дядя Гиляй“.
Бумажный хаос если не пугал, то во всяком случае заставлял удивляться, с какой ловкостью хозяин умеет быстро, почти мгновенно, находить в ворохе газет, книг, исписанных твердым почерком листов бумаги то, что ему нужно или для разговора с собеседником, или для себя лично.
– Я все-таки, Гиляй, не устаю удивляться, – говорил ему неоднократно А. П. Чехов, любивший образцовый порядок на своем столе, – как ты можешь не только разбираться, но и быстро находить то, что тебе нужно в этом бумажном столпотворении?