Вот она какая, эта удивительная Елена Гуро»
«Помню нашу встречу с Блоком у Ивановых. Глубокий разговор Гуро с Блоком был очень мучителен для нее, как она мне потом сказала. Это был экзамен, а не обмен мнениями равных. Но это тебе не Пяст. Лена обладала огромным разумом и живым творческим словом. С ней не так уж было просто тянуть канитель, а надо было и вспыхивать, и я видел, как Блок долго не мог оторваться от Гуро. Да, видимо, все заинтересованно смотрели на Гуро и Блока, делая вид, что разговаривают между собой. Вышли вместе у Ивановых. Блок шел с женой, но продолжал разговаривать с Гуро»
«Гуро – писательница! Женское творчество – не обширно, но сделанное Еленой Генриховной – равно бесценно для Сокровищницы Новой Русской Литературы.
Гуро писала не „для улицы“, не для заработка, она писала, отдаваясь внутреннему влечению, которое искало выхода из „кельи души“ ее, то беря в руки кисть, то бросая слова, соединенные между собой равно законами поэзии или же прозы.
„Келья души“ написалось не случайно; Гуро – во всем ее облике и житейском, и литературном была сосредоточенность, углубленность, скромность, наконец, монастырских портиков, где даже шум жизни, со всей его какофонией, выглядит монашествующим, склоняющим свой безрассудный лик.
Гуро не боялась жизни; она не уклонялась тем наиболее „уличных“, но они, пройдя сквозь призму ее скромного „я“, приобретали налет, соответствующий характеристикам, данным сейчас.
Вот эта-то „профетическая“ смелость скромности была причиной того, что Елена Генриховна Гуро оказалась в рядах застрельщиков новой литературной школы, возникшей в 1908 году.
Елена Генриховна была (немного) обеспеченным жителем северной столицы.
Жительство имела на Лицейской улице около Каменноостровского проспекта.
К 1908 году относятся интересные собрания в ее квартире; здесь впервые Хлебников нашел для себя слушателей, которые не только поняли его, но с энтузиазмом приветствовали.
Здесь вскидывал золотые кудри свои Вася Каменский, выпустивший сейчас в Саратове „Паровозную Обедню“, а тогда читавший свои прекрасные „крестьянские стихи“.
Здесь впервые собрались и познали друг друга зачинатели литературной школы, вызвавшей столько нападок, столько нареканий…
Елена Генриховна маленькая, болезненная женщина, но ее дух силен, он дисциплинирован, он просвещен вровень с духом века.
Прикоснувшись к глубинам знания, тая́ на своих тонких губах движение, рожденное близостью к ядовитому скептицизму, достоянию сверхчеловека, Елена Генриховна, обращаясь к миру, всегда остается существом – ребенком, в ней звучит всегда прекрасная струна вечно женственного, его нежности, грациозной улыбчатости. Эта задушевность сквозит в каждом штрихе, оставленном нам ее узкой, тонкой рукой; Гуро так была ответна нежности, разлитой повсюду вокруг в природе, ею созданной, что с нежной улыбкой примирения, не иначе, принимает она жизнь…
Лицо Елены Генриховны бледное и проникновенное. Она не жилец на этом свете; поэтому и вещи ее более напоминают легкие сновидения, поэтому около нее такая правдивая строгость монастыря, где такие простые, но верные души.
Поэтому она любит заниматься вызыванием духов, глубоко изучила спиритизм и так бесконечно трогательно умеет написать про сосновые вершины, про тихий шорох, неугомонный, ропщущий, маревом идущий вверху, который она и теперь могла бы слышать над тихой пристанью вечности, к которой она так рано причалила свой жизненный челн…»
ГУРЬЕВ Аркадий Иванович
«Гурьев был из Саратова. Он обладал могучим и мягким голосом и артистически передавал драматические и вокальные тонкости того, что он пел. Как все самородки, он одинаково поражал беспрерывным скоморошничаньем и задатками глубокой подлинности, проглядывавшими сквозь его ломанье. Незаурядные стихи его предвосхищали будущую необузданную искренность Маяковского и живо передающие читателю отчетливые образы Есенина. Это был готовый артист, оперный и драматический, в исконной актерской своей сути, неоднократно изображенной Островским.