Бихтер ставит перед собой задачу разработать „концепцию отношения нашего языка к музыке“, найти его музыкальное выражение и приобщиться своей музыкой к этой „гамме народной души“. Считая, что только в опере можно найти соответствующее поле действия, Бихтер стремится стать дирижером.
…Придя со своей мечтой о „вокальном идеале“ в Театр музыкальной драмы, Бихтер прежде всего принес с собой атмосферу благоговейного отношения к театрально-музыкальной работе. Он проходил партии не только с каждым солистом, но и в оркестре работал – с каждым пультом отдельно. Занимаясь с хором в течение всего лета (для чего специально была снята дача в Сестрорецке), он работал с каждым артистом хора отдельно, затем сводил голоса в квартеты, октеты и т. д. Сплошь и рядом он усаживал хор к себе спиной, дабы отучить его от оглядки на дирижерскую палочку. Тут же он всем прививал бесспорную мысль о том, что „с русскими словами, но без русской музыки речи «Онегин» правдиво и художественно звучать не может“.
Человек высокой морали и художественной совести, Бихтер не знал никаких компромиссов и шел буквально напролом. Целью его жизни стали вопросы музыкального исполнительства.
Силой своего проникновения в глубь произведения, в его стиль и сущность Бихтер прежде всего выявлял природу его поэтических настроений. Веря в силу воздействия слова на творчество композитора, он наряду с мелодией выдвигал и слово. Таким образом он вычитывал и внушал исполнителю не только вокальную строку, но и весь ее подтекст – обязательно „двуединый“: музыкальный и словесный. Он всюду находил как будто ему одному дававшееся в руки содержание, им одним осязаемую идею. Отсюда рождалось некоторое нарочитое замедление темпов и во многих случаях настолько необычная акцентировка ритмического рисунка, что на первый взгляд многим казалась его извращением. Потому что – и в этом исполнительский талант Бихтера очень сближался с талантом Шаляпина, – четко, неукоснительно соблюдая длительность двух рядом поставленных четвертей (или восьмых), Бихтер настолько различно (и, к сожалению, нередко настолько изощренно) акцентировал их, что одна казалась удлиненной, а другая укороченной. Во время репетиций внезапные задержания двух-трех нот или какая-нибудь пауза сбивали с толку даже опытное ухо.
…Человек выдающегося интеллекта и большой начитанности, он впитал в себя лучшие традиции русского выразительного пения, в той степени, разумеется, в какой этого можно достичь путем длительного изучения материалов. Он твердо верил, что русскому народу, создавшему и перманентно творящему свою – при этом всегда передовую – культуру, нельзя по сию пору продолжать навязывать итальянскую школу пения (как и старые нюансы исполнения) только потому, что ею пользовались наши деды.
Таков был музыкальный руководитель Театра музыкальной драмы»
БЛОК Александр Александрович
«Красив и высок был Ал. Блок: под студенческим сюртуком точно латы, в лице „строгий крест“. Где-то меж глаз, бровей к устам. Над лицом, отрочески безволосым – оклад кудрей пепельных с золотисто-огненным отливом, красиво вьющихся и на шее»
«Александр Блок был хорошего среднего роста (не менее восьми вершков) и, стоя один в своем красивом с высоким темно-синим воротником сюртуке, с очень стройной талией, благодаря прекрасной осанке и, может быть, каким-нибудь еще неуловимым чертам, вроде вьющихся „по-эллински“ волос… производил… впечатление „юного бога Аполлона“»