Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я

Начиная свою литературную деятельность, Тихонов выбрал себе искательскую фамилию Серебров: он был родом из обиталища золотоискателей – Екатеринбурга, и в его высокой, чуть дородной фигуре было многое от уральцев, людей закаленной породы и строгих правил. Тихонов никогда не кривил душой, ни в одном деле не увиливал в сторону, предпочитая прямой разговор извилистой неправде. Он шел по жизни уверенно, как человек с чистой совестью, не подлаживаясь под чужие характеры, а с достоинством утверждая свое собственное понимание вещей и отношение к литературе.

– В литературе надо жить красиво, – сказал он мне как-то. – Надо не только уметь хорошо писать, но писатель должен быть и душевно красивым.

В его понимании душевная красота заключалась прежде всего в уважении к человеку и безоговорочной порядочности.

…След в литературе писатель оставляет в своих книгах: это след зримый, вещественный. Есть, однако, и след незримый, но не менее важный для дела литературы: это работа деятеля, организатора литературной жизни, помогавшего другим писателям создавать книги. Тихонов делал это всю свою жизнь. Если можно так выразиться, он был не только музыкантом в оркестре, но и сам представлял собой оркестр по многообразию своей деятельности. Я не помню почти ни одного горячего литературного дела, в котором Тихонов так или иначе не принял бы участия. Всюду он появлялся достойно и неспешно, был составной, неотъемлемой частью нашей литературы, радовался всем ее удачам и болел всеми ее горестями.

…Образ этого уральского золотоискателя, намывшего впоследствии немало золота в литературе нашей, останется не только как образ писателя, но и как замечательного литературного деятеля» (В. Лидин. Люди и встречи).

ТОЛСТОЙ Алексей Николаевич

29.12.1882 (10.1.1883) – 23.2.1945

Прозаик, драматург, поэт. Стихотворные сборник «Лирика» (М., 1907), «За синими реками» (СПб., 1911). Сборник рассказов «Сорочьи сказки» (СПб., 1910). Повести «Детство Никиты» (1920), «Похождения Невзорова, или Ибикус» (1924). Романы «Две жизни» (1911), «Хромой барин» (1912), «Сестры» (1922), «Аэлита» (1923) и др. Пьесы «Нечистая сила» (1916), «Касатка» (1916), «Мракобесы» (1917) и др. С 1918 по 1923 – за границей.

«Большой, толстый, прекрасная голова, умное, совсем гладкое лицо, молодое, с каким-то детским, упрямо-лукавым выражением. Длинные волосы на косой пробор (могли бы быть покороче). Одет вообще с „нынешней“ претенциозностью – серый короткий жилет, отложной воротник `a l’enfant [франц. как у ребенка. – Сост.] с длиннейшими острыми концами, смокинг с круглой фалдой, которая смешно топорщится на его необъятном arri`ere-train [франц. заду. – Сост.]. И все-таки милый, простой, не „гениальничает“ – совсем bon enfant [франц. добрый малый. – Сост.]» (Р. Хин-Гольдовская. Дневник. 8 января 1913).

«В ту пору [начало 900-х. – Сост.] он был очень моложав, и даже бородка (мягкая, клинышком) не придавала ему достаточной взрослости. У него были детские пухлые губы и такое бело-розовое, свежее, несокрушимо здоровое тело, что казалось, он задуман природой на тысячу лет. Мы часто купались в ближайшей речушке, и, глядя на него, было невозможно представить себе, что когда-нибудь ему предстоит умереть. Хотя он числился столичным студентом и уже успел побывать за границей, но и в его походке, и в говоре, и даже в манере смеяться чувствовался житель Заволжья – непочатая, степная, уездная сила.

Посередине комнаты в „Кошкином доме“ стоял белый, сосновый, чисто вымытый стол, усыпанный пахучими хвойными ветками, а на столе в идеальном порядке лежали стопками одна на другой толстые, обшитые черной клеенкой тетради. Алексей Николаевич, видимо, хотел, чтобы я познакомился с ними. Я стал перелистывать их. Они сплошь были исписаны его круглым, размашистым, с большими нажимами почерком. Тетрадей было не меньше двенадцати. Они сильно заинтересовали меня. На каждой была проставлена дата: „1901 год“, „1902 год“, „1903 год“ и т. д. То было полное собрание неизданных и до сих пор никому не известных юношеских произведений Алексея Толстого, писанных им чуть ли не с четырнадцатилетнего возраста! Этот новичок, начинающий автор, напечатавший одну-единственную незрелую книжку – „Лирика“ (1907), имел, оказывается, у себя за плечами десять-одиннадцать лет упорного литературного труда. Своей книжки он настолько стыдился, что никогда не упоминал о ней в разговоре со мною.