В своей любви к Маргори Макс признается в трех стихотворениях. Он говорит, что в них есть «вопросы». Прекрасное окружает Макса и Маргариту. Прекрасное расцветает в их душах. Она просит его написать что-нибудь на ее экземпляре «Евгения Онегина». А у Волошина уже готовы три стихотворения, три признания в любви, те самые: «Сквозь сеть алмазную зазеленел восток…», «Пройдемте по миру как дети…», «Я ждал страданья столько лет…». Но до полного взаимопонимания еще далеко. А Макс нуждается в ясности:
– В тех трех стихах есть вопрос.
– Какой вопрос?
Волошин молчит. Оба рисуют. Потом, уже во дворе Лувра, Маргоря переспрашивает: «Какой вопрос? Вы раньше не задавали вопросов». Макс не находит сил, чтобы выговорить самое главное.
В стихах Волошина в связи с появлением в его жизни Маргариты появляется мотив дороги, которую он хочет пройти вместе с ней…
(Из дневника Максимилиана Волошина – 1904–1905 гг.)
В музее Трокадеро. «Счастливый, что Вы остаетесь и можете все это рисовать! Мне завидно (сделать номер для “Весов” – текст и рисунки).
Мне бы хотелось вместе с Вами побывать в Италии, во Флоренции, в Сиене, в Орвието».
«Мы будем писать друг другу».
«Я не хочу, чтобы близость между нами оборвалась».
«Нет, мы будем писать не словами, а только рисунками и стихами?»
– Хорошо.
<…> Рэдон. В. Гюго. Мы смотрели близко, почти соприкасались головами, В American Art. «Париж без меня больше не будет такой… Здесь-то холодно, а там горячо. Потом все будет одинаково».
Вечером в Булонском лесу «Я его никогда не видала таким… игривым. Это мне нравится.
И я у Вас никогда не слыхала такого тона».
«Как, если представишь себе, что это рассвет, все сразу меняется».
Чувствуя близость плеча, я чувствую все обаяние ласки. На днях я видел во сне, что она держала мою голову в руках и гладила. Лет 7–8 я вечером плакал от отсутствия ласки. Потом привык.
Этот день я унесу в груди как большой драгоценный камень. День «грустного счастья». Надрывающего счастья. <…>
Мы сидим в густой влажной траве на перекрестке. Слова сжимаются в горле.
– Я была мертвой, но вокруг меня происходила жизнь. Только поэтому я догадывалась, что я живу. «Я произвожу впечатление – следовательно, я существую». Может быть, кто-нибудь меня выдумал. Меня кто-нибудь соврал. Во всяком случае, про меня соврал художник.
Зачем говорить последнее слово, когда все ясно.
«Пройдемте по миру, как дети».
Я буду помнить этот день так же, как день отъезда из Москвы.
«Вы знаете, что Вы имели на меня громадное влияние. Мне становилось веселее, когда я думала об Вас. Алеша то же самое говорил, когда Вы уезжали. Тот день был очень тяжел для меня. И я почти его не заметила, благодаря Вам.
– Пройдемте вместе по миру.
– Нельзя. Я мертвая – Вы живой. <…>»
На следующий день у Волошина был разговор с тетей Маргори – Екатериной Алексеевной.
Разговор с Катериной Алексеевной. М.В. спит. «Мне хотелось снова поговорить с Вами об М.В. Только я не знаю, как с Вами говорить. Вы не должны подумать, что она Вас может полюбить. Она странная. То расположение, которым Вы пользуетесь, это высшее, что Вы можете получить. Она говорила, что ей легко только с двумя людьми: со мною и с Вами. Она как-то нас сравнивала и находила громадное сходство. Только Вам, я боюсь, много придется страдать». – Я все это знаю. Я так же думаю. Но, может, так надо. И я не знаю, любовь ли это… У меня нет желания (это я подумал).
– Ну, а если б она вышла замуж, полюбила другого?
– Я не знаю… Я не представляю себе. Я не могу представить. (На самом деле я представляю и чувствую острую боль. Но я думаю, что она скоро бы прошла.)
– Если Вам придется видеться так, урывками. Раз в несколько лет… Я думаю, что это только первая стадия, первый период настоящей любви.
– Но я не знаю, можно ли это назвать «любовью». Впрочем, верно, в «первом периоде» это всегда так бывает.
– Да. Это так бывает всегда (с грустной улыбкой). Мне жаль, что Вы утратите Вашу жизнерадостность.