Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят

Я подняла взгляд на Джеймса. Никогда такого не было, чтобы он упоминал меня и Шорисс в одном предложении. Будто мы обычные сестры, которые замучили папу своим возмутительным поведением, – совсем как светлокожие девушки в сериале «Шоу Косби».

– Дана, – произнес Джеймс, – я знаю, мама с тобой уже об этом говорила, – он посмотрел на меня, ожидая подтверждения, и я кивнула, все еще улыбаясь, как дура. – Ты хорошая девочка. Я знаю, что хорошая. Я люблю тебя, понятно? И твой дядя Роли тебя тоже любит. Так я говорю?

– Конечно, Джимми, – заверил он. – Мы оба тебя любим, Дана.

Он поднес фотоаппарат к лицу и щелкнул меня.

– Я тоже тебя люблю, – сказала я, – папа, – набравшись смелости, я повторила фразу целиком: – Я тоже тебя люблю, папа.

Вкус у этого слова был подозрительный, как у молока, которое вот-вот скиснет, но все же хотелось произносить его снова и снова.

Роли сделал еще один снимок, и ощущение было как на День независимости. Я моргнула, от фиолетовой вспышки перед глазами остались круги, как сердечки, которые кружатся вокруг головы мультяшного Моряка Попая, когда он смотрит на свою возлюбленную, Олив Ойл. Отец меня любит. Он сказал мне это только что – и не чтобы угодить маме, а просто потому что хотел.

Отец послюнил палец и потянулся к моей щеке. Я понимала: этот жест означает желание стереть что-то с моего лица, и, скорее всего, нацелился он на мои шоколадно-малиновые румяна. Умом я понимала, но тело отстранилось. Плечо приподнялось, чтобы защитить лицо.

Давно пора было избавиться от этой реакции, но я сжалась и резко дернулась назад. Так я дергалась всякий раз, когда Маркус поднимал руку, пусть даже для того, чтобы выключить свет и сделать обстановку более интимной. «Не бойся ты меня», – сказал он накануне, когда я пригнулась, уклоняясь от его руки (а он всего лишь поправлял потолочную лампочку в салоне машины). Я заявила, что не боюсь. Не хотелось опять переживать подобную сцену. Эта реакция бывала у меня не всегда и обычно появлялась в ситуациях, когда окружающие были пьяны.

Когда я так дернулась от Джеймса, меня накрыл стыд – не меньший, чем из-за выреза в блузке. Такое отвращение к прикосновению было ненормально. Маркус разъяснил, что другие девушки себя так с ним не вели, и это только усугубило ситуацию. Реакция была не рефлексом, а чем-то похуже: словно заикание собственного тела.

Я тяжело опустила голову и пообещала:

– Я переоденусь перед выходом. Все равно не собиралась идти в этой блузке.

Я встала и исподтишка глянула на часы. Не хотела заострять внимания на своей нервозности.

– Сядь на место, – потребовал Джеймс. – Сядь на место. Во сколько он заедет? Я хочу с ним познакомиться.

– Никто за мной не заедет, – сказала я. – Мы собираемся дома у знакомого. Я не иду на свидание. Мы идем гулять компанией.

– Так значит, ты надела топ, в котором у тебя все торчит наружу, просто чтобы посмотреть, кого удастся заарканить?

– Да ладно тебе, Джимми, – попытался унять его Роли. – Ты несправедлив.

– Справедлив, – возразил отец. – Я точно так же говорил бы с Шорисс. Я справедлив. У меня к ним одинаковое отношение. Пятьдесят на пятьдесят во всем.

Роли сказал:

– Я не это имел в виду.

– Говори за себя, – оборвал его Джеймс. – Я тут пытаюсь серьезно побеседовать со своим ребенком. Это моя обязанность.

Я коснулась мочек ушей, задела сережки. Бабушка Флора подарила их маме, когда та родилась, а после моего рождения мама подарила их мне. Она сказала, что я должна подарить их своей дочери. Я спросила: а что, если у меня не будет дочери? Вдруг родится сын или, может, вообще не будет детей? «Тогда, – ответила мама, – оставь их себе, и пусть тебя в них похоронят».

Джеймс снова послюнил палец и попытался стереть карандаш с моих бровей.

И снова я отдернулась.

– Дана? – встревожился Роли. – Что с тобой?

– Ничего, – ответила я, – ничего. Рефлекс. Ничего.

Я твердила это слово, не в силах остановиться.

– Дана, – повторил Роли.

– Ты боишься меня? – спросил Джеймс.

– Нет, не боюсь.

– Неправда, – тихо возразил Джеймс. – Ты боишься меня. Я никогда не делал тебе ничего плохого. У тебя нет причин для страха.

– Я не боюсь, – настаивала я, теперь с мольбой в голосе.

Я знала, что это ощущение называется «дежа-вю». «Я не боюсь, – сказала я Маркусу в темной спальне его родителей. – Не боюсь», – сказала я, сжимая трясущиеся руки в кулаки и пряча их под бедра.