Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят

– Послушай, эта сука просто завидует и не успокоится, пока не уничтожит все, ради чего я пахала. Дело принимает серьезный оборот.

– Все и раньше было серьезнее некуда.

– Не говори со мной таким тоном. Я все-таки мать.

Жаль, я не отвела глаза, потому что она посмотрела мне в лицо и увидела, что это уже не совсем правда, по крайней мере не так, как две недели назад.

– Мама, – заметила я, – папа нарушил закон.

– Совращение малолетних тоже незаконно, – парировала она, и я слегка вякнула, как собака, которую пнули. Тогда мама заговорила мягче: – Детка, я это сказала не для того, чтобы тебя задеть. Я просто говорю, что могла натравить на Джамаля Диксона полицию. Сколько тебе тогда было, четырнадцать? Но я знала, что это не лучший выход из ситуации. Да, мужчины иногда совершают незаконные поступки, но интимные, семейные вопросы нельзя решать с помощью полиции. В любом случае эта женщина сама же толкнула Джеймса на преступление. И она это знает. Ты ведь понимаешь: она заставила его жениться. А теперь собирается обратиться в суд. Чокнутая баба.

– Мама! – воскликнула я, больше не пытаясь обращаться нежным голосом, каким разговаривают с младенцами и алкоголиками. – Похоже, в этой истории чокнулась не только Гвен. Папа был с ней почти двадцать лет. Дана их дочь. Ты не думаешь, что он должен, ну я не знаю, понести кару?

Я подобрала неудачное выражение, слишком библейское, но ничего лучше не пришло в голову.

– Кару здесь несу только я, Шорисс.

Она прошла по кухонному линолеуму и подтащила мусорное ведро к углу стола. Предплечьями, словно граблями, спихнула картофелины в мусор, измазав рукава толстовки.

– Только мы с тобой не сделали ничего плохого. Мы просто жили своей жизнью и думали, что мы нормальные люди. Только мы имеем право решать, какой будет конец у этой истории.

– И чего ты хочешь?

Она завязала мусорный пакет проволочным зажимом и села на место отца.

– Я хочу, чтобы все было, как раньше.

– Нельзя засунуть дождь обратно в тучу.

Мама отвела руку назад, словно собиралась влепить мне пощечину. Я подставила здоровое плечо, чтобы удар пришелся по нему. Но удара так и не последовало. Она опустила руку и поднесла ее к лицу, словно зеркало.

– Нет, нет, нет, – сказала своей ладони, будто маленькому ребенку, которого надо призвать к порядку. – Я не позволю этой шлюхе превратить меня в варвара. Она не заберет у меня мое достоинство. Я жена. И буду вести себя как жена.

– Мама, сядь. Хочешь парацетамола?

Она вышагивала по кухне, все еще сжимая правое запястье, словно не доверяя собственной руке настолько, чтобы освободить.

– Нет. Ты спросила, чего я хочу, и я тебе ответила.

– А я хочу переехать в Массачусетс, – заявила я.

Она растерялась, и я ее не виню. Этот импульс взялся ниоткуда: внезапно больше всего на свете мне захотелось оказаться подальше от обоих родителей.

– И хочу развода, – добавила я.

Для меня это было слишком. Надо было готовиться к окончанию школы, присматривать белое платье, которое надену под мантию выпускницы. Я сказала, что не буду участвовать в шествии по случаю вручения аттестатов, а мама на это ответила:

– Это неважно, главное – получить документ.

Мы оказались в серьезной беде. Маме нужна была помощь – возможно, профессионального психолога, но если нет, хотя бы поддержка человека, который знал ее лучше, чем я. Если бы такой был, я бы его позвала. В сериалах у героини всегда есть подруги, на которых она может положиться. Любимый мамин сериал – «Золотые девочки» – рассказывал о четырех пожилых тетушках, которые живут в одной квартире и решают проблемы друг друга, служат друг другу мостиком над бурными водами. Но бабушка Банни уже год лежала в земле, и у мамы не было никого, кроме меня.

25 Викторина

Брошь мисс Банни лежала в моей полупустой шкатулке для украшений. Она была старомодная – из тех вещиц, что купила мама, когда начала тосковать по своему утраченному детству. Когда я открыла крышку, металлически зазвенела мелодия «К Элизе». Я положила брошь на ладонь – это было доказательством, что отец как-то умудрялся вести двойную жизнь. И все прикрывали его махинации, даже бабушка Банни, которую накрыли крышкой гроба.

Можно ли с уверенностью сказать, что все мы немного спятили в мае 1987 года? Наши жизни словно превратились в кино – не в блокбастер, на который надо идти в кинотеатр, а в такое, на которое случайно натыкаешься, перещелкивая каналы посреди ночи. Когда жизни стали напоминать фильм, мы начали вести себя как его персонажи. И кто мог бы нас упрекнуть? В реальной жизни не существовало образцов для подражания в такой ситуации.

Я играла роль девочки-детектива. Держала открытку только за краешки, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Обхитрила маму, дав ей двойную дозу парацетамола, и она даже не шелохнулась, когда я сняла с крючка ее ключи и села в машину среди дня. Нервно поглядывая на дорогу в зеркала заднего вида, я отправилась в аэропорт.

Роли сидел в синем «Линкольне» и читал журнал по фотографии. Я постучала в стекло. При виде меня он улыбнулся, и стало заметно, как дядя постарел всего за пару недель.