Серебристая бухта

Но вот к концу зимы что-то произошло. Сначала это были хлопки. Кит, когда хочет предупредить кого-нибудь, принимается взбивать воду хвостовыми плавниками или иногда просто бьет по воде хвостом. В результате сигнал эхом проходит по воде тысячи миль. Мы не часто такое видели, потому что старались лишний раз не тревожить китов, но вдруг я стала замечать, что сигналы посылает каждый из тех немногих, которые показывались на поверхности воды.

А потом на две недели раньше, чем это обычно происходит по графику их миграции, киты исчезли. Возможно, виной тому было интенсивное судоходство в том сезоне, а может, они как-то уловили, что атмосфера в заливе меняется, и решили больше не удостаивать нас своим появлением. В любом случае те из нас, кто работал на Китовой пристани, постепенно стали замечать, что находить китов становится все труднее и труднее, причем даже в сезон, когда они обычно появлялись на поверхности два-три раза за прогулку. Сначала никто из нас не хотел признаваться в этом перед другими ребятами. Найти кита первым – дело чести для преследователей. Только такие, как Митчелл Дрэй, вечно висели у других на хвосте. Когда мы начали об этом говорить, каждый понял, что его печальный опыт не уникален. К середине сентября дела пошли настолько плохо, что оба «Моби» временно перестали выходить в открытое море и вместо этого катали туристов по заливу, демонстрируя им дельфинов. Прибыль от таких прогулок была меньше, но зато риск разочарования тоже снизился, и, что немаловажно, не надо было выплачивать компенсацию.

Затем и дельфины стали куда-то исчезать. Порой их было так мало, что каждого, оставшегося в заливе, мы уже узнавали по особым приметам, и риск спугнуть последних значительно увеличился. К началу октября каждый день в море выходила только я на «Измаиле», да и то без особой надежды на результат.

Темное море раскачивало «Измаил», оно казалось темным даже в самые ясные дни. Киты ушли, и с ними будто бы ушло все, что я любила. Я не могла поверить в то, что так много морских млекопитающих просто взяли и покинули нас, что они вот так вдруг захотели и изменили график, по которому столетиями мигрировали на север. Из-за событий, которые произошли в последние недели, я была немного не в себе и однажды, когда вышла в море одна, без туристов, вдруг обнаружила, что ору на китов как последняя дура. Я стояла, вцепившись в штурвал, а мой крик отскакивал от волн, его не слышали те, к кому я обращалась, те, кто укрылся на глубине от ставшего недружелюбным мира.

– Что, черт возьми, мне делать? – кричала я так громко, что Милли подскочила на мостике и стала беспокойно поскуливать.

Но я чувствовала, что в этом есть и моя вина, что я подвела их, как подвела когда-то своих детей. Мой крик подхватывал ветер, и он затихал где-то вдалеке.

– Что, черт возьми, мне делать?

В последнюю среду сентября в четыре после полудня позвонил Джо Джо и сказал, что у мистера Гейнса был сердечный приступ. Моя тетя Кэтлин была сильной женщиной, ее не зря звали Леди Акула. Тогда я в первый раз в жизни увидела, как она плачет.

16 Майк

Назвать одну из комнат в квартире Моники спальней для гостей можно было только условно. Эта комната и близко не была готова к встрече гостей, а спальней ее можно было назвать только потому, что, помимо четырнадцати картонных коробок, двух электрогитар, горного велосипеда, сорока девяти пар туфель, комода из сосны шестидесятого года, постеров в рамочках со всякими рок-группами, о которых я никогда не слышал, и моей игрушечной железной дороги, там была еще складная кровать.

– Я освобожу тебе место, – пообещала Моника, когда я решил, что надолго останавливаться в отеле неразумно с финансовой точки зрения, и осторожно попросился пожить у нее.

Но в мире Моники выражение «освободить место» вовсе не означало, что она выбросит коробки или перенесет велосипед в коридор. Нет. Вместо этого она сдвинула пару мешков с одеждой ровно настолько, чтобы можно было расставить складную кровать.

Вот на этой кровати я и лежал ночь за ночью. Пружины впивались мне в спину сквозь худой матрац, запах старых кожаных туфель сестры насквозь пропитал пыльную комнату, а я все думал о том, в какой запутанный клубок превратил свою жизнь, которая до этого была довольно хорошей.

Например, моя бывшая невеста. Ненависть ко мне подвигла ее лично ускорить застройку в Сильвер-Бей, которой я пытался противостоять. Ванесса прислала мне письмо, не рукописное, конечно, в котором сообщала, что меньшее, чего она от меня ожидает, – это то, что я позволю ей выкупить мою половину дома. То же самое касалось и машины. Так что дома у меня больше не было. Ванесса пообещала, что выкупит все по рыночной цене, хотя я не собирался проверять, какая нынче эта рыночная цена, и без лишних разбирательств согласился. Эти разбирательства показались мне настолько неуместными, что я с радостью пошел на все условия Нессы, пусть даже она могла повести в счете тысяча к одному.