Серебро

– Вы из Мексики, господин Шорох? – подключился к разговору мужчина, вставший за минуту до этого из-за стола с Куприным. В его речи послышался явный южнорусский говорок. – Сапата, Вилья, проклятые «гринго», индейцы! Завидую вам. Кстати, просветите, что значит «гринго»? Да, мексиканцы так называют североамериканцев. Это всем известно. Но что это значит? Есть ли точный перевод на русский?

– «Гринго», как ни странно – это просто грек, – ответил Шорох. – Уж не знаю, почему мексиканцы так стали называть североамериканцев.

– «Грек»? – удивился мужчина. – Надо же, как прозаично. Кстати, знаете, как у нас в Одессе называют греков?

– Как же? – вежливо поинтересовался Шорох.

– Пиндосами, – ответил мужчина. – Уж не знаю почему.

– Возможно, в честь Пиндара[22], – с улыбкой предположил Шорох.

– Валерий, ты слышал стихотворение Владимира? – громко, стараясь перекричать ресторанный гомон, крикнул Бурлюк проходившему мимо Брюсову.

– Нет, но с удовольствием послушаю.

– Нет, нет, – стал отнекиваться Шорох. – Я не поэт совсем.

– Он сильно скромничает, – убеждённо запротестовал Бурлюк. – Поэт, и ещё какой. Несколько минут назад он блестяще сымпровизировал на тему кино, персиянской княжны, костюма домино и всего Сущего.

– Правда? – Брюсов с интересом посмотрел на Шороха.

– Да ты присаживайся. Прошу вас, господин Шорох.

– Ну, если настаиваете…

Владимир Шорох прочитал стихотворение ещё раз.

– Как здорово вы связали капуцинов с домино, – задумчиво произнёс Брюсов. – Это блестяще!

– Капуцинов? – удивился Бурлюк и вдруг понял. – Ах, да, конечно! Домино, капюшон, монахи-капуцины в своих огромных капюшонах и бульвар Капуцинов! Да, а стихотворение ещё более глубокое, чем даже казалось!

Разговор пошёл быстрый, живой, с восклицаниями и возлияниями такими, что вскоре Шорох почувствовал необходимость посетить уборную.

Но от этой мысли его отвлёк Квашневский-Лихтенштейн.

– Володя! А ты, я гляжу, уже познакомился со столичной богемой.

– Да. И очень доволен, – улыбнулся Шорох.

– Ваш друг прекрасный поэт, – заявил Брюсов.

– То, что он прекрасный стрелок, отличный фехтовальщик, музыкант великолепный и просто смелый человек – это я знаю, но то, что ещё и поэт – это стало для меня сегодня новостью!

Уже очень пьяный Тиняков подумал, что фраза Квашневского довольно странна, но никак не мог понять – чем.

– Давайте сдвинем столы, как обычно, – предложил Брюсов.

Его предложение было встречено с энтузиазмом. Столы, рассчитанные на четырёх персон, сдвинули. Теперь в компании оказалось более двадцати человек.

– Володя, – обратился к Шороху Квашневский-Лихтенштейн, – спой мою любимую, будь другом. Про таракана. Не всё же Шаляпину про блоху петь. А вот и гитару принесли.

– Con placer[23], – ответил Шорох и, взяв гитару, быстро пробежался пальцами по струнам.

– Семиструнная, – заметил он. – Но ничего – добавим русской элегии в мексиканский задор. Итак – ла кукарача, ла кукарача, – запел он, и все мгновенно поддались азарту латиноамериканского ритма.

Закончив, Шорох получил оглушительные аплодисменты.

– Какая замечательная песня! – воскликнул Брюсов.

– А о чём она? – спросил Хлебников.

– О чём? Если в двух словах – президентские войска бегут как тараканы, потому что у президента закончилась марихуана, – ответил Шорох.

– Закончились марии и хуаны – это значит, что народ перестал поддерживать его? – поинтересовался Хлебников.

– Это означает, что у президента закончилось его любимое лекарство, – объяснил Шорох.

– На самом деле мексиканцы особо про лекарства не думают, – заметил Квашневский-Лихтенштейн. – Потому что смерть – это лекарство от всех болезней, и именно она является для них смыслом жизни. Володя, покажи амулет.

– Пожалуйста, – сказал Шорох и вытащил из-под рубашки цепочку, на которой был какой-то знак.

– Это золото? – спросил Хлебников.

– Да, конечно.

– О, так тут череп у вас, – увидел Бурлюк.

– Да. Это своего рода цомпантли – ацтекский символ из черепов принесённых в жертву пленников. Тут, если посмотреть внимательно, несколько черепов. Они расположены так, что их видно и сбоку, и сверху, и снизу. Всего тринадцать. Правда, число тринадцать у ацтеков не является каким-то дьявольским. Скорее всего, это европейское влияние. Впрочем, диаблеро, который мне его подарил в ответ за одну услугу, сказал, что я, возможно, когда-нибудь увижу все черепа. Не знаю, что он подразумевал.

– А кто такой диаблеро? – спросил с живейшим интересом Брюсов.

– Это, как считают индейцы Соноры, оборотень, который занимается чёрной магией и способен превращаться в животных.

– И что же, он и вправду оборотень?

– Этого я не могу утверждать, но то, что они все помешаны на смерти – да, могу. В мексиканском варианте испанского языка – больше десяти тысяч слов и выражений, обозначающих смерть.

– Валерий, отдай амулет, говорят, не к добру долго держать чужой амулет в руках.

Брюсов с видимой неохотой вернул цепочку.

– Но там я вижу ещё изображения животных. Правда, не понял, каких – это, наверное, грифон, а это что? Горгулья?