Серебро далёкого Севера (СИ)

Разумеется, само по себе расщепление потоков сознания было достаточно распространеной практикой, доступной любому дипломированному магу, и волшебнице тут же припомнился некий уникум из школы Элементов и Стихий, который был способен управлять одновременно ни больше, ни меньше чем пятнадцатью независимыми мыслетечениями. А уж три-четыре параллельных потока мог вести едва ли не каждый второй магистр. Но сейчас, отдаваясь своему гостю и собрату по магическому цеху, вплетая вместе с ним в музыку сладострастных стонов еще и заклинания, усиливающие наслаждение и наполняющие его новыми оттенками и красками, взмывая к потолку тончайшим облаком истомы и кружась в радужном водовороте стихий – одновременно смотреть на себя самоХ извне и предаваться абстрактному теоретизированию?

Чудны дела твои, Создатель и Владетель! Даже и не подозревала за собой способности на такое безрассудство… Ну что же, будем теперь знать. И иметь в виду на будущее, кстати.

Идя навстречу не высказаному вслух, но обозначенному прикосновением ладоней и подтвержденному яркой мысленной картинкой пожеланию партнера, Кларисса изящным кошачьим движением перевернулась на живот, дугой выгибая спину и открывая мужскому желанию еще б`oльшие глубины своего тела, но параллельное "я" неугомонно продолжало размышлять о том, что же с ней такое сейчас происходит.

С женщинами всё было просто. С той же Энцилией, например – та послушно принимала правила игры, предлагаемые ее старшей подругой, причем старшей, заметьте, как по возрасту, так и по рангу. И в рамках этих правил можно было отдаваться и брать, повелевать и подчиняться, ласкать, целовать и вновь ласкать, опять и снова доставляя маленькие радости и себе, и своей возлюбленной. Но при этом игра всегда оставалась игрой, и после того, как пламя желания стихало, обе спокойно и ненатужно возвращались к прежним "служебным" отношениям. Постель постелью, а дело делом.

Гораздо сложнее с мужчинами. Кларри сходилась с ними легко и ненавязчиво, но столь же быстро приходило разочарование – иногда с её стороны, иногда со стороны мужчины, чаще же всего разочаровывались оба. И в глубине души она уже давно махнула на себя рукой в матримониальном плане, приняв как неизбежность тот факт, что простое бабское счастье супружества и материнства – не для неё. Так что дом ей заменила Обсерватория, а семью – местное сообщество магов, которому Кларисса мало-помалу стала самой настоящей заботливой маменькой.

Но сегодня, здесь и сейчас, она вдруг ощутила себя как никогда желанной, счастливой и… Свободной?

Да, пожалуй, что и свободной. А почему, спрашивается?

Ответ пришел в голову сам собой, но поначалу главной волшебнице великого княжества не понравился. Ну очень не понравился:

А потому, дорогая, что сегодня можно быть слабой. Можно разрешить себе быть слабой.

Здесь, в Вильдоре, все её ухажеры были из числа натуралов. И даже в ту пору, когда сама Кларисса не была обременена ни дворянским титулом, ни высшей магической властью в княжестве, она всё равно оставалась сильнее и могущественнее любого из кавалеров, которому случалось разделить с ней постель, будь тот сколь угодно знатным и титулованным. Причем пользоваться магией, чтобы утвердить свою власть, было совершенно не обязательно – достаточно того, что она в любой момент могла это сделать и оба это прекрасно понимали. Так что волшебнице волей-неволей приходилось сдерживать себя, ни на мгновение не теряя контроля над ситуацией, чтобы ненароком не нанести непоправимого вреда здоровью или рассудку свого партнера случайно вырвавшимся заклинанием. Не говоря уже о том, что не все в этой жизни сводится к постели, а вне ее пределов над Клариссой во всем княжестве не был властен никто вообще, за исключением лично Его Высочества. Который, по-первых, был совершенно не в ее вкусе, а к тому же и сам слегка побаивался прямоты и острого языка своей не привыкшей стесняться в выражениях волшебницы даже в ту пору, когда она еще не была – его же милостью – ни Верховной, ни графиней. Слегка побаивался и предпочитал сохранять дистанцию, благо недостатка в подданных женского пола, способных утолить его сладострастие, не испытывал никогда.

Но сейчас, сегодня ночью, с Нгуеном, столь неожиданно и необъяснимо вошедшим не только в ее жизнь, но и в ее тело – с ним можно было позволить себе всё. Буквально всё, что угодно. И Кларисса – позволила, легким усилием мысли заткнув голос своего рассудка и выпуская вместо него на волю все то женское, или даже попросту бабье, что столь долго хранилось под спудом в глубине ее души, надежно укрытое привычной маской преуспевающей повелительницы стихий, матери-наставницы и светской дамы. А после этого никакой речи о расщеплении потоков сознания уже и идти не могло, а были только полёт и упоение двух сплетающихся тел, упоение и полёт. И больше – ничего.