Серенгети не должен умереть

А вот Роджер — тот через день после нашего прибытия во Франкфурт умер.

Это был самый красивый шимпанзе, которого мне когда-либо приходилось видеть, с его серебристо-серой сединой на плечах, мужественный и смелый зверь, хотя и вспыльчивый, но все равно высокопорядочный и добрый. С ним прекрасно можно было ладить.

Во Франкфурте его еще пробовали лечить: делали ему уколы и мучили разного рода снадобьями. Ветеринара он невзлюбил и видеть его не желал. Как только тот подходил к нему, он пытался его прогнать, хотя был уже совсем без сил и едва мог подняться. Но когда он видел моего отца, то из последних сил полз к нему навстречу, поднимался во весь рост и обнимал руками за шею. Он полюбил нас на всю свою недолгую обезьянью жизнь.

Какая все-таки несправедливость! Мы столько с ним мучились, чтобы довезти из глубин Африки в Европу; спасли его от бывшего хозяина, который уже собирался его пристрелить, и вот… он умер. Под самый конец, когда все уже было позади! Попади он четырьмя-пятью днями раньше в необходимые условия с правильным лечением, он бы наверняка еще сумел выкарабкаться. Мы бы сделали для этого все возможное!

В университетской клинике при вскрытии у него обнаружили в легких каких-то паразитов. Там, дома, в Африке, это ему вряд ли могло повредить, а вот простуда во время перевозки на корабле спровоцировала бурное развитие заболевания.

Этот прекрасный экземпляр шимпанзе даже сейчас, после своей смерти, продолжает служить науке: он является гордостью экспозиции зоологического музея во Фрейбурге.

Что касается всех других животных, то они доехали целыми и невредимыми. Особенно хорошо чувствовали себя шимпанзята Ака и Лулу, которых наша Катрин, живущая у нас дома уже пару лет, встретила радостными возгласами «ух, ух!» Сначала они немножко дрались, но потом так сдружились, что водой не разольешь, и сегодня уже неясно, кто, собственно, дети в этом доме — мы с братом или эти маленькие черные дьяволята…

Мне было даже как-то смешно после всего этого (я имею в виду нашу пятимесячную эпопею в Африке и в особенности мое самостоятельное морское путешествие) сесть снова за парту в школе имени Гельмгольца, в которой я учусь…

Глава восемнадцатая Когда я снова вернулся

Когда очень близкого и дорогого человека не можешь больше ни увидеть и ни услышать, то непременно возникает желание побывать в тех местах, где когда-то бывал вместе с ним и проводил веселые и счастливые дни.

Так и со мной. Теперь, когда я потерял своего сына Михаэля, меня все время тянет на те места, где мы работали с ним вместе. А работали мы в самых разных частях Африки: и в Конго, и в Уганде, в Руанде, Танзании, Кении. И все эти долгие годы мы заботились только об одном, искали только одно: животных. Теперь, когда мне приходится делать это одному, я особенно остро ощущаю это желание — побывать там, где мы бывали с ним. Поэтому я и решил непременно поехать снова на Берег Слоновой Кости.

Я уже неоднократно получал приглашение туда приехать. Правда, там уже не было моего старого друга Абрахама. Сызнова разбогатев в Африке, он тем не менее никак не мог примириться с жизнью на чужбине, его все время тянуло домой, на свою немецкую родину. Да и климат африканский оказался для него губительным (однажды он чуть не умер у меня на руках от инфаркта). Но вернувшись, он вскоре снова разорился, и несколько лет тому назад мы его схоронили во Франкфурте, по еврейскому обычаю, в простом гробу из неструганых досок, скрепленных с обоих концов полосками жести… Но жив ведь еще наш добрый знакомый Жан де Куадью, и приятель Михаэля, ливанец Атик, и многие другие люди, с которыми мы подружились тогда еще, в нашу первую поездку.

Но на этот раз я летел уже не «на перекладных» с пересадками, а на мощном реактивном самолете новой авиалинии «UAT» прямо до Абиджана, столицы Берега Слоновой Кости. Город этот по-прежнему остается самым красивым из всех африканских городов; весь в пальмах, он просторно расположился на лесистых холмах, опоясывающих прозрачные, синие прибрежные лагуны… Но я не узнаю его: повсюду небоскребы, роскошные отели, бульвары, элегантные магазины, широкие, сверкающие витринами улицы, лихие изгибы гигантских мостов, непрерывный поток машин по шоссе, ведущему вдоль берега. Удивительнее же всего, что после трехлетней независимости страны здесь стало еще больше французов и вообще европейцев, чем прежде… Что же касается здания аэропорта, то оно вполне могло бы украсить собой и Бордо и Гамбург.

Подавленный всем этим великолепием, я скорее пересаживаюсь в другой, менее мощный самолет, который должен перебросить меня во внутренние районы страны, а именно в Бваке, нашу прежнюю штаб-квартиру, туда, где кончается влажный и удушливый тропический пояс побережья и начинается здоровая сухая саванная степь.