Серенький Волчок

Принесли еду. Сюрприз оказался рюмкой водки с селедкой. Маша уже начала пить пиво, поэтому водку отставила и сделала еще глоток "Балтики". Она чувствовала, как рассасывается напряжение, которое не покидало ее с самого утра. Как все-таки хорошо, что она не осталась одна в гостинице, а ребята утащили ее ужинать. Совсем ведь, если вдуматься, чужие люди, но как приятно, а?

– Семин - Крокодил Гена, потому что он строит наш Дом Дружбы, - сказал Денис.

– Лиза Парфенова - Лиса Патрикеевна, потому что она хитрая.

– Наш начальник Федор Поляков - Дядя Федор, потому что мы - пес и кот.

– Шарик и Матроскин, - пояснил Абросимов.

– Таня, Света и Аля - три поросенка…

– …потому что всегда вместе.

– До тех пор, пока не рассорились, - добавил Денис.

– Наташка Черепахина - Чебурашка, потому что уши, - сказал Абросимов.

– Тссс! - Денис приложил палец к губам. - Это неприлично.

– Про уши? - спросила Маша, - у нее все в порядке с ушами.

– Ты просто ее невнимательно рассматривала, - сказал Денис.

– У нее большие попины уши, - зловеще зашептал Абросимов.

Они замолчали, как по команде. Рассказывали явно не первый раз - видимо, сказалась практика.

– Что это такое? - спросила Маша. - Где у попы уши?

– Французы их еще называют "рукояти любви", - сказал Денис. - Ну, такой профиль бедер.

– Еврейского, кстати, типа, - добавил Абросимов.

– Вы мне просто голову морочите, - рассмеялась Маша.

– Нет, мы серьезно, - сказал Абросимов. - Вот Иван не даст соврать.

Только тут Маша заметила, что Иван с их прихода в "Петрович" не сказал почти ни слова. Она вспомнила Прагу - наверное, он всегда ведет себя так: задаст вопрос и снова замолчит. После Марика, три года тараторившего без умолку, и Горского, поминутно восклицавшего "а помнишь?", приятно было сидеть рядом с немногословным человеком.

– А Иван у вас кто? - спросила она.

– Я у них Иван-Царевич, - сказал Билибинов, - а Сережа был Серый Волк. Потому что мы были друзья.

Денис снова накрыл ладонью Машину руку, и тут Маша поняла: все они считают, что она - Сережина невеста, у нее горе, и они должны хоть немного отвлечь ее от грустных мыслей. Сказать им, что ли, правду? Но зачем? Пусть, рассказывая всякую ерунду и думая, что отвлекают ее от страшных мыслей, отвлекутся сами. Ведь работали с Сережей вместе, были друзьями, тяжело им, наверное, сейчас.

– Это ничего, что мы тебя сюда вытащили? - тихо спросил Денис, а Иван с Вадимом уставились в разложенный на столе старый "Огонек", словно впервые его видели.

– Нет, нет, как раз спасибо, - ответила Маша. - Все хорошо, ребята, вы не волнуйтесь.

Вдруг на мгновение она ощутила щемящую грусть, словно Сережа и впрямь был ее женихом или хотя бы очень близким человеком. Может, пиво так действует? подумала Маша и тут услышала женский голос, немного пьяный. Высокая крашеная блондинка, сразу бросаются в глаза длинные пальцы, все в серебряных кольцах, потом - обнаженные до плеч руки, а потом уже - худое лицо с ярко накрашенными губами.

– Привет, - сказала она. - Я вижу, вы уже здесь. Можно к вам?

– Конечно, - сказал Денис и поднялся, чтобы принести еще один стул.

– Это Таня Зелинская, - представил девушку Иван. - А это - Маша Манейлис, Сережина невеста.

Денис пододвинул Тане стул, она улыбнулась, спросила "можно?" - и, не дожидаясь ответа, залпом выпила отставленную Машей рюмку.

8

Таня Зелинская росла маленькой принцессой некоролевской семьи. Сто лет назад ее родители звались бы купцами - и непонятно, кто был бы лучшим купцом, папа или мама, - но в семидесятые, столь любимые посетителями "Петровича", их называли "работниками торговли", считая слово "продавец" немного оскорбительным (так газеты писали вместо "евреи" - "лица еврейской национальности"), хотя в случае Таниных предков слово "продавцы" было в самом деле неуместно: мама давно поднялась до директора универсама, а папа вполне успешно работал кладовщиком на базе. Девочкой Таня не знала, что такое дефицит: все, чего она могла бы захотеть, появлялось само по себе, раньше, чем само желание, - и потому она не знала своих желаний. У нее были фирменные джинсы, прибалтийские платья, импортные туфли, а на тринадцать лет папа подарил ей французские духи. Она ничего не знала о невидимых интегральных ходах и многомудрых комбинациях, мастерами которых были ее родители. Таня считала, что трехкомнатная квартира на Юго-Западе сама по себе наполняется финской мебелью, чешским стеклом и японской электроникой.