Серьезные мужчины

Ачарья оторвал взгляд от заоконной дали и мгновение прожигал им стол. Затем подошел к двери, зверски распахнул ее и заорал на ожидавших его мужчин, поглощенных описанием кривизны вселенной:

– Вон отсюда, вон отсюда! Сейчас же! Вон!

Струнники вздрогнули. Вид у них был оторопелый и обиженный, но они ушли, не сказав ни слова.

В глубине души Айян ревел от смеха. На лице же этот смех проступил легким подергиванием уголков рта.

Ачарья вернулся в кресло и продолжил насупленное созерцание Аравийского моря. Он просидел так больше часа, а затем почувствовал смутную боль, в которой опознал знакомую печаль. Постепенно он понял, что это: Лаванья. Зрение у нее ухудшалось, а еще стент в сердце. Но почему он сейчас о ней задумался? Ах да, в шесть ему нужно везти ее в больницу. Шофера сегодня не было, и придется вести машину самому. Что-то в этом похоронное, подумал он: старик везет свою старуху в больницу. Что-то очень одинокое. Что-то очень грустное и американское. Он встал из-за стола и крутнул брюки на талии.

В конце главной улицы Профессорского квартала находился теннисный корт с твердым покрытием. Инструктор наставлял трех девочек в плиссированных теннисных юбочках. Он осторожно бросал им мячик через сетку. Одной девочке было скучно. Она принялась подбирать цветки жасмина, опавшие на корт, и выкладывать их на поблекшую заднюю линию.

Лаванья смотрела на нее. Вспоминала Шрути – ныне замужнюю женщину во многих мирах отсюда. На миг Лаванья почувствовала, что ее бросили, но утешилась мыслью о муже, который скоро протопает по улице. Она стояла под сенью нима, опершись на древний небесно-голубой «фиат» – предмет антиквариата, который в Квартале ошибочно считали символом непритязательности Ачарьи. На самом же деле у него не было ни денег, ни терпения заниматься продажей своих наследных владений и покупкой автомобиля на мелкие наличные. Когда-то она говорила ему чуть ли не ежедневно, что нужно продать эти никчемные поля и чудовищный дом в Шиваганге, где обитали призраки ее свекров и свояков.

Она глянула на часы. Время подошло, но она знала, что звонить ему не потребуется. Странное дело: он забывал почти обо всем, а вот о ее визитах в больницу помнил всегда. И вот уж он у ворот, идет по дорожке – в точности так, как она представляла себе. Он уже старик, подумала она, и от этого ей почему-то стало смешно.

Ачарья ничего ей не сказал. В этом не было ничего необычного. Они сели в машину и молча поехали. Такси нарушали разметку и подрезали его, напевавшие велосипедисты чуть не погибали под его колесами и бросали на него взгляды праведного гнева, после чего вновь принимались петь, автобусы упирались ему в бампер, а пешеходы стояли посреди проезжей части, пытаясь перебежать оставшуюся половину, но давление у Ачарьи не подскакивало.

– Эта страна превратилась в видеоигру, – сказал он. Остаток пути молчал.

Добравшись до больницы Брич-Кэнди, он вышел из автомобиля, запер двери и поднялся на крыльцо. В регистратуре осознал, что оставил что-то в машине. Вернулся, бормоча себе под нос. Лаванья со спокойным лицом сидела внутри.

– Изнутри можно открыть, – сказал он ей.

– Знаю, – отозвалась она, выбираясь из машины.

– Так что же ты не вышла? – спросил он сердито. – Зачем этот театр?

– Это у меня театр?

– Я знаю, что забыл тебя в машине. И что?

– И ничего. Бывает. Я разве что-то сказала?

В тот вечер, вернувшись из больницы, Ачарья не мог уснуть. Замер на длинном узком балконе и смотрел на темное море и небеса над ним. Стояла безлунная летняя ночь, виднелись звезды. Когда-то он знал их близко и по именам. Кое-кому нужен восторженный поиск сигналов из дальних мест. Они – не романтики с милым отчаянием детей. Они прогнившие ученые, увязшие в посредственности, годами они пахали на радиоастрономию, а никакой победы не добились. Им хотелось легкой славы за счет картинной чепухи. И ради этого они рвались развязать войну с ним. Он знал, как с ними сражаться. Еще одна битва, подумал он – и вдруг устал.

* * *

Семеро мужчин собрались вокруг овального стола. В тишине выматывающего ожидания они слушали, как гудит кондиционер. Ждали, чтобы что-то произошло. Всякий раз, когда снаружи долетал малейший шум, они вскидывались и глядели на закрытую дверь, после чего возобновляли ожидание, которое, как им было ясно, скоро закончится.

Дверь открылась, и почти ощутимая волна страха и предвкушения накрыла залу. Но, увидев Опарну Гошмаулик, они почувствовали облегчение. Она уселась, недоумевая, кто тут помер.

– Спасибо, что пришли, – сказал Намбодри, хотя радость видеть ее несколько прибило тяжестью момента.

Она вскинула брови, вопрошая, что случилось.

– Скоро все узнаете, – ответил Намбодри.

Через несколько минут вошел Бхаскар Басу. Это был подстриженный чистенький мужчина, подозревавший, что хорош собою. Его жизнерадостные седые волосы – дальний кузен сияющего нимба Намбодри. Оправа очков толстая и изысканная. За очками узкие глаза, хитрые и ушлые. Засранец, предположила Опарна.

Прыткий взгляд Басу неизбежно уперся в нее. Он спросил Намбодри:

– Вы нас не представите?