Серьезные мужчины

Под одинокой пальмой, где он прописал себе простоту смерти, Ачарья не сомневался, что нашел очевидное решение. Ум его мертв, дух тоже, и они молили его из другого мира избавить и тело. Но теперь он понял, что́ с ним происходило со дня разбирательства. Он понял, почему ничего не чувствовал, когда они внесли его в список ученых-мошенников. Правда, как обычно, оказалась проще, чем он думал. Они убили в нем не ум, и не дух, и не что-либо еще, чего могло и не существовать вообще. Они убили его положение. Великий Арвинд Ачарья, нобелевский лауреат, не получивший Нобелевку. Закадычный враг Большого взрыва. Одинокий искатель пришельцев. То существо уничтожили. А смятенное онемение смерти внутри него было на самом деле раем освобождения. Всю свою жизнь он пытался скрыть мучения одного сверхъестественного детского переживания. Он скрывал их за мужским величием науки. Его умственное уродство, которое именовали гением, упростило ему понимание математического поиска истины и быстро облекло его в неизбежную славу, еще когда он был совсем юн. Он попал в ловушку славы, которую боялся потерять, заяви, что любое явление в мире было предрешено, или займись поисками смысла жизни. А теперь, лишенный репутации, он был свободен. Он мог сделаться пророком новой разновидности науки, которая будет пытаться постичь вселенную не через ее частицы и силы, а через великую игру жизни.

Решение женщины на рынке купить капусту, а не бринджал,[25] решение мужчины на перекрестке пойти налево, а не направо, – а вдруг эти события так же предрешены, как рождение звезды и ее неизбежная смерть? Если трепет крыла бабочки или колыханье цветка на ветру предрешились эпохи назад, он мог бы теперь найти этому объяснение. И теперь ему не будет стыдно. Потому что всякий мужчина уполномочивает других стыдить себя, и Арвинд Ачарья решил отобрать у мира эту привилегию.

Он вошел в гостиную, отряхивая брюки. Уселся, сложил локти на обеденный стол. Появилась Лаванья с подносом. С любопытством оглядела его.

– Все в порядке у тебя, Арвинд? – спросила она.

Он не ответил. Попивал кофе и оглядывал дом, словно впервые навестил его.

В этот миг Лаванье вспомнилось материно пророчество за день до свадьбы: однажды он окончательно спятит. «Но он вроде такой счастливый», – возразила она матери. Мать перестала скрести медную тарелку и сказала: «Не печаль одна сводит с ума, дитя мое, но и радость».

Ачарья поставил чашку на стол и поднялся с места. Крутнул брюки на талии и вышел вон. Теперь он видел все вокруг как никогда прежде. Коридор, ведший к лифту, был серый, а колотая плитка выложена концентрическими кругами. Лифтер темен и растерян, и на губе у него родинка и еще одна – на крыле носа, из обеих торчат волосы. Это напомнило ему давнюю гипотезу Лаваньи, что лечение от облысения может таиться в загадках меланина, поскольку самые длинные волосины на конечностях и лице произрастали из родинок. Маленькая девочка, игравшая на дорожке, с которой можно было бы увидеть его падение, не реши он вовремя постичь себя, была одета в платье с фрактальным узором. Чудо как хороша эта девочка, и Ачарья понадеялся, что она никогда в жизни не услышит слова «фрактал». У ворот Института толклось четверо охранников, на всех пепельно-серые рубашки, черные брюки и черные фуражки с двумя красными параллельными полосками. Он глянул на вилку аллеи, на квадрат газона и Г-образный главный корпус, на людей вокруг. Почувствовал себя так, будто у него улучшилось зрение. Как в тот вечер на Марин-драйв, когда он впервые удрал от любви Опарны. Серый туман дождя внезапно развеялся, и странный свет заполнил небеса.

Он уселся на черные камни и изложил морю свою версию устройства вселенной. Неподалеку собралась группа молодых аспирантов. Они бросали на него осторожные взгляды. Тут принято было, что мужчины иногда разговаривают сами с собой. Но за Ачарьей погонь за призраками не замечали. Аспиранты поглазели на него и вернулись к своей оживленной дискуссии о суперсимметрии, но все равно косились на Ачарью.

Ветер донес до него обрывки их беседы. Он прислушался, склонив голову. Потом подошел и встал рядом, сунув руки в глубокие брючные карманы. Аспиранты нервно глянули на него. Один юноша попытался заразить всех презрительной улыбкой.

– Не смотри на меня так, сынок, – сказал ему Ачарья. – Когда мне было как тебе, я был так умен, что, захоти ты лобзнуть меня в зад, тебе пришлось бы сдавать экзамены.

Остальные рассмеялись. Ачарья тоже. И рассказал им, что он думает про суперсимметрию. Они слушали, замерев как вкопанные. Потом закидали его вопросами, на которые он отвечал еще более глубокими вопросами. Возбужденная болтовня бурлила, аудитория прирастала.